Третье сословие вызывает меньше замечаний, вопреки своему социальному значению — или, скорее, по его причине. Власть крестьянина, горожанина, купца — это власть отца над его семейством, собственника над его орудиями труда. И если покажется, что его обязанности преобладают над его правами, то именно в этой ситуации, в большей степени, чем в любой другой, сильнее всего проявляются «контрвласти», сопротивляясь духовному и материальному контролю со стороны духовенства и воинов; но природа этих властей непременно оборонительная. Вероятно, одни лишь горожане — в том случае, если они сумели и смогли образовать сообщества религиозного, либо экономического, либо политического характера, — добьются тогда возможности самим осуществлять контроль. Сначала в рамках своего сословия: мастер получил власть над учеником, эшевен — над простым цеховиком, суконщик — над ткачом; но затем этот контроль распространился на все остальное население города, в том числе и на два первых сословия, которым пришлось стерпеть соперничество с городским судопроизводством, свыкнуться со свободолюбивыми настроениями горожан, принять «законы рынка», которые были завязаны на деньгах, в отличие от их собственной экономики простого обеспечения потребностей.
Существовала ли высшая власть над всем этим социальным организмом, чьи принципы достигли в конце концов определенного равновесия меж собой, в том климате смешения сакральной и мирской сфер жизни, который устоялся в ту эпоху? Другими словами, понимал ли средневековый человек, что он может искать помощи и получить покровительство сверху? Знал ли он, что им правит такой-то герцог, князь, король, император? Более того, осознавал ли он, что принадлежит к конкретному «государству», «нации», могли отличать их от остального христианского мира? И да и нет. И хотя я рискую удалиться от главного сюжета моей книги, придется остановиться на этом вопросе поподробнее. Хроники повествуют, а иконографические произведения показывают радость народа, у дорожной обочины приветствовавшего возвращение короля Филиппа домой после победы при Бувине, праздники, устроенные по случае торжественного вступления королей в города на протяжении всего XIV века, печаль подданных при вести о смерти их «возлюбленного» государя Карла VI Безумного, преданность Жанны д’Арк «милому дофину». В наше время, когда персонализация высшей власти достигла уровня, сравнимого с эпохой абсолютных монархий в XVII веке, люди стали активно интересоваться прогрессивным «подъемом могущества» королевской или княжеской власти в Европе периода Позднего средневековья. Тогда прибегали к тем же самым средствам, которые ныне используют, чтобы повысить значимость руководителя государства: пропаганде, которую распространяли оплаченные хроники, агенты-исполнители, семейные кланы или сторонники, ритуалы сакрализации. Император, который с X века был немцем, короли Франции, Англии, Кастилии и Сицилии, графы и герцоги Прованса, Бургундии, Каталонии или Милана, даже простые сеньоры таких городов, как Венеция или Флоренция, — все они становились объектом и действующими лицами «королевской религии», поклонения, которое было сродни гражданскому идеалу в античном Риме: правитель всегда хорош собой, силен, справедлив, отважен; он господин земли, защитник простого люда, гарант мира, одновременно меценат и военный предводитель. Он выполнял миссию духовного характера, которую нередко связывал со своей частной жизнью, как в случае с Людовиком Святым; после миропомазания он становился человеком Церкви, которому ему нельзя было отказать ни в верности, ни в налогах. Он практически по сути своей был «добрым королем».