У аристократии также есть два других «места памяти», на этот раз присущие ей одной. Прежде всего, воображаемое её социального кадра впитало в себя любовные и воинские повествования, в которых смешивались подвиги мифических героев и вполне реальных предков аристократов. Эти рассказы нужно было декламировать, петь, разыгрывать перед всеми — стариками, которые обогащали их своими собственными воспоминаниями, молодежью, которая видела в них пример для поведения и повод для гордости. Вполне естественно, что авторы, давшие себе труд сначала составить, а затем представлять аудитории эти «деяния», канцоны (canzone), романсеро (romanceros), были профессионалами — наполовину историками, наполовину поэтами. И чтобы самим удержать в памяти все эти повести или помочь запомнить их всем остальным, они прибегали к самым простым способам запоминания — чередованию, созвучию, повторению, стереотипам, чтобы внимательные слушатели в свою очередь могли зафиксировать их у себя в памяти. Вторая область воспоминаний аристократического сословия имеет уже не только идеологическую, но и политическую окраску: она относится к памяти об именах. Именно на этой памяти в значительной степени основывается просопография, которую так любят историки, занимающиеся родственными связями, генеалогиями и властью. Перечисление непрерывной вереницы предков, особенно самых престижных ветвей семейного древа, было абсолютно политической и даже экономической необходимостью; оно узаконивало власть аристократии над всеми остальными людьми, как знатными, так и простыми; оно позволяло приблизиться к королевскому или княжескому уровню, где правилом был принцип династической легитимности. Связи, заботливо налаженные, а затем расторгнутые по случаю свадьбы или наследства, находили свое выражение в передаче ономастического багажа, который так живо интересует историков права и семьи. До нас дошли некоторые из этих генеалогий, составленных в то время, когда сеньориальная власть ощутила потребность в усилении контроля над простым людом (конец XI–XII век). Позднее эта жажда узнать истоки власти над людьми и собственностью захлестнула жителей городов, бюргерство, особенно глав купеческих гильдий. Но их власть будет исключительно экономической, а не идеологической. Естественно, что все эти «памятные книги» составляли люди пера, даже если какой-нибудь сеньор, вроде графа Анжуйского Фулька Глотки (XI век), претендовал на авторство. Иногда значимость подобного генеалогического обзора была столь высока, что отчетливо видно, к каким методам работы прибегал клирик, такой, как, например, Ламберт Ардский, который взялся за перо по приказу сеньоров де Гин: он расспрашивал молодежь и стариков, читал тексты, слушал легенды; таким образом, его память затрагивает второй уровень; она расходится подобно концентрическим волнам, поднимаясь от одной к другой ветви семейного древа; конечно, встречаются лакуны, которые он признает или просто додумывает нужные сведения; во всех этих списках упоминаются и женщины, во всяком случае, если они приносят славу и земли. Идеалом было достигнуть
stirps, королевского рода, рода Каролингов: в эпической литературе и генеалогиях XI–XII веков было общим местом ссылаться на Карла Великого и даже его посредственных наследников, несмотря на то что со времени их смерти прошло три столетия. Быть в родстве с «великим императором», вот это слава! Бесполезно говорить, что, вопреки легендарным доводам и фанатичному рвению многих историков (по большей части германистов), убедительно доказать подобное родство не удалось никому. В целом составленные списки восходят к временам столетней или двухсотлетней давности с того момента, как их зафиксировали в письменном виде. Что дальше? А мы-то сами способны сделать то же самое, не прибегая к помощи отдела актов гражданского состояния? Точки опоры нужны всегда: «О том, что было раньше, я ничего не ведаю, — был вынужден скромно признать граф Фульк, — поскольку не знаю, где были похоронены мои предки». Некрополи, постройки, заупокойные службы, повторяемые из поколения в поколение, продлевали память выживших. В который раз мертвые поддерживают славу живых.