Теперь самые привычные «пути» получения знания, открытые для нас, — это речь, чтение и письмо. Наши современники говорят косноязычно, читают все меньше и меньше, обходясь аннотациями и «мейлами», и уже совсем не пишут, а набивают и передают по факсу, по возможности сокращая фразы и даже слова. Я намерен не вздыхать по этому поводу, а только подчеркнуть, что в средние века ситуация была совсем иной. Носителями знания были Благая весть и Священное писание. Чтение, письмо представляются нам естественным средством общения с другими; но это еще был не общий удел, так что сначала можно поставить вопрос о количестве людей грамотных, то есть тех, кто умеет бегло читать и писать, а потом — о языке, которым они пользуются. Не могу на этом не остановиться. В средневековом обществе сразу же можно увидеть коренной раскол: часть индивидов, но поистине ничтожная, обладает навыками, которые они приобрели в качестве профессиональных, потому что их «сословие» — это знающие люди, и они научились в школах читать и писать, чтобы нести слово Божье. Это почти исключительно клирики; их численность веками оставалась почти неизменной, примерно 20 тысяч на три миллиона англичан в 1450 году; во Франции их доля, несомненно, приближалась к 10%. Что касается людей из других сословий, то если половина из них умела читать, писало очень незначительное количество; хотя хронист Виллани в 1370 году и говорил, что к таковым принадлежит 70% флорентийцев, это, вероятно, чистое бахвальство высокомерного горожанина. Согласимся добавить сюда купцов и некоторых особо просвещенных князей, но до 1250 года это, несомненно, и всё. Григорий Турский утверждает, что Меровинг Хильперик, не зная букв, якобы придумал другие; и Эйнхард объясняет, что Карл Великий, несмотря на упорные старания, так никогда и не научился держать перо; может быть, это порок далекого VIII века? Но даже в XI веке Капетинг Генрих I еще мог заверять акт крестом. Что тогда говорить о его современниках из сельской местности! В XV веке приходилось делать деревянные факсимиле, которые поливали чернилами, чтобы «кондотьеры» могли подписывать протоколы «смотров» своих наемников; а ведь это были итальянцы, самые передовые люди своего времени.
При разговоре ли, чтении или письме мужчины и женщины тех времен сталкивались с языковой проблемой выражения мыслей.
Я на миг остановлюсь на этом очень обширном вопросе. Языком власти, закона и веры была латынь, даже там, где не ступала нога римского солдата или магистрата, а к таким землям относилось больше половины христианской Европы. Можно допустить, что на юге континента, скажем, ниже линии Луара — Дунай, выродившаяся и искаженная латынь, с испорченными оборотами и ударениями, все-таки могла стать основой местного наречия, открывающего двери и уши священному языку, но этого невозможно допустить в отношении «варварских» территорий — франкских, саксонских, скандинавских и далее славянских. Впрочем, даже там, где «позднюю латынь» еще смутно понимали, иберийская латынь отличалась от галло-римской, а также от заальпийской. Но клирики из окружения Карла Великого, происходившие из разных стран, занялись очисткой святой латыни; преуспев в этом, они создали восхитительный язык, но сделали эту «чистую» латынь абсолютно недоступной на слух для обычных людей, как в городе, где некая «элита», возможно, кое-как ее воспринимала, так и в деревне, где кюре с амвона должен был наскоро переводить ее на народный язык, чтобы его поняли. Эта задача, сравнительно простая для «латинских» земель, становилась бесконечно трудной, когда с «обтесанной» каролингской латыни надо было переходить на пиктский, бретонский или саксонский. В период между 800 и 950-ми годами от Северной до Южной Европы в сферу повседневного общения вернулось местное наречие, а торжествующая латынь стала уже языком одних ученых. Возникает вопрос: имели ли в такой ситуации кодекс, хроника, поэма или роман, написанные по-латыни с IV по XIII век, хоть малейший шанс быть замеченными или понятыми простонародьем — конечно, простонародьем того времени, но и нашим, ведь, например, во Франции учат (или учили!) детей, что в литературе средних веков до Жуанвиля или Вийона не было ничего, кроме трех фраз из Страсбургской клятвы 842 года, «кантилены» начала XI века в честь одной святой женщины, а также «Песни о Роланде», написанной чуть позже. Поскольку все остальное, и еще долгое время, писалось на латыни, его просто не существовало — это не читается, non legitur. Но если ты составлял торговый договор, измерял поле, заказывал орудие труда или даже произносил приговор, нужно было, чтобы тебя поняли; поэтому в текстах, где надо было избежать спорных моментов, ошибок, обмана, потребовал себе места разговорный язык. С конца XI века в латинский текст проникают имена, слова, формулировки на простонародном языке; в Каталонии, в Провансе, в Оверни и, разумеется, в Италии это было делом легким; севернее в XII веке писцы еще колебались и после простонародного слова писали gallice, quo vulgo dicitur (галльское, как говорится в народе). Так что вскоре они, упрощая себе жизнь, на простонародном наречии стали писать целые тексты — на англо-нормандском, на языке «ойль», на пикардийском, на лотарингском, а в землях языка «ок» использовали пуатевинский, гасконский, тулузский, провансальский. Поначалу эти записи предназначались для горожан, которым они требовались в повседневной жизни, или для аристократии, желавшей слышать похвалу своим подвигам, достойным подражания. После 1240–1250-х годов порог будет пройден повсюду. И если мы не можем слышать голоса, то по меньшей мере можем читать тексты.