Чему учиться?
В обществе, еще тесно связанном с природой и потребностями выживания, каких для нее достаточно, нет, конечно, никакой необходимости знать «Логику» Аристотеля и даже уметь читать — достаточно владеть некоторыми действиями. Но как только группа становится человеческим обществом, прежде всего нужно, чтобы она усвоила язык общения, понятный всем; здесь устная речь и хорошее владение ею с раннего возраста отнюдь не требуют ни чтения, ни письма, — задачу распространения и повторения берет на себя устное слово. Вот уровень «культуры», какого могло бы хватить человеку низкого звания. Но если он поднимается на уровень некоего коллектива, живущего в обществе, ему понадобятся цифра для торговли и священный текст, свидетельствующий о вере; тогда ему нужно положиться на знатока или рассказывать текст, заученный наизусть. В обоих этих случаях неизбежно вмешательство «специалиста», который обладает достаточными знаниями и может служить «посредником» между человеком и знанием, между верующим и Богом. Это замечание, особо банальное, сделано с целью сразу же уточнить две данности: с одной стороны, «простой человек» в принципе не нуждается в том, чтобы чему-то учиться, и полагается на тех, кто знает; с другой стороны, те, кто знает, — служители Божества. Значит, в обществе такого типа хозяева знаний, по крайней мере на старте, — клирики и только они. И коль скоро меня занимают прежде всего «малые», я мог бы здесь остановиться. Но задача клириков состояла еще и в руководстве этими людьми на пути к спасению, они должны были распространять в низы то, что получили сверху, и сельскому кюре, замковому капеллану, городскому канонику приходилось заботиться об этом: они комментировали Послания или Евангелие дня, требовали чтения Псалмов, тексты которых темны и даже непонятны, но суть пути веры, как суры Корана для «неверных»; возможно, они объясняли причины какого-то решения местных властей, если поняли их сами, или напоминали о местном обычае. В городе внимание, привлеченное таким образом, могло быть подкреплено распространением небольших сборников, если надо, иллюстрированных, самым подходящим названием для которых будет «руководства»; но и они попадали в руки только меньшинству горожан или сеньоров, имеющих возможность читать, разумеется, на местном наречии. Начиная с XV века, когда культурный уровень повысился, бестиарии и трактаты по сельскому хозяйству, как англо-нормандская «Флета» или «Виандье Тайевана»[35] XIV века, имели касательство только к элите. Объем мирских текстов, претендующих на учебный характер, резко вырос за последние века средневековья, когда «книжная культура» проникла в массы, до того бывшие безграмотными (illiterata).
Эту «культуру» просвещенные люди приобретали в школах, и к этому вопросу я еще подойду. Но она почти целиком была наследием античности. Она составляла основу знаний, каких ожидали от «гражданина», свободного человека с точки зрения права, достаточно обеспеченного, чтобы он не был вынужден работать руками, с тем, чтобы он при надобности мог играть гражданскую или политическую роль — оба этих прилагательных ассоциировались с городом; в общем, того, чего ожидали от «приличного человека», как будут говорить в «классическую» эпоху. Забота о регламентации, лежащая в основе римского мышления, породила в начале христианской эры под влиянием, например, «риторов», то есть профессиональных адвокатов, как Квинтиллиан в I веке, идею обучения по предметам, «искусствам», то есть по типам ремесла, для занятия которыми можно было бы использовать полученные знания. Эта система пережила римский период, и на заре средневековья, в V–VI веках, в Италии ее восстановили такие советники государей, как Боэций и Кассиодор, а потом ее приняла Церковь и ее ученые в качестве технической основы для любого размышления о Писании или о догмате. Такое знание получали тремя путями (тривиум), трудно разделимыми, поскольку они опирались друг на друга: посредством грамматики, чтобы овладевать священным языком, риторики, чтобы накапливать и определять юридические и моральные понятия, и диалектики, чтобы строить суждения и отвечать на возражения. Такой подход при анализе, логическая система мысли использовались как в эпоху греческих учителей до нашей эры, так и в период, когда в средние века система обучения вышла на высокий уровень. Объединение приобретенных знаний называлось quaestio, извлечение из них урока — sententia, а критическое их рассмотрение — disputatio. Шла ли речь о правилах повседневной жизни, какой-то правовой или моральной проблеме или даже об абстрактном понятии, вере, догме, — именно такой была последовательность действий, какую использовали в «школе», «схоластика». Церковь усвоила ее, при этом опасаясь этапа disputatio и даже иногда осуждая его, поскольку на этом этапе тонкие умы могли выскользнуть из-под ее контроля. Ведь когда вопрос касался веры, божества или, проще, добра и зла, отклонение в словах учителя, приводящего аргументы в пользу некоего ответа, грозило ввергнуть в заблуждение и ересь ученого и слушателей. Впрочем, здесь же надо искать главный вклад средневековья в историю западного мышления. И, не углубляясь слишком далеко в сферу, выходящую за пределы как моей компетенции, так и моих убеждений, я должен напомнить о важности двух вопросов, о которых спорили в школах и на кафедре с XI по XV век.
35
Кулинарная книга, написанная знаменитым в то время поваром Гильомом Тирелем по прозвищу Тайеван