Но о том, что думало простонародье, мы знаем очень мало; антропологи четко выявили по крайней мере одну черту поведения мужчины. В те времена, как, возможно, и во все другие, он испытывал двойственные, но не противоречащие друг другу чувства. Первым был страх перед женщиной, который он скрывал под маской презрения и недоверия. Ничего не понимая в том, как у женщины действует механизм полового влечения, он видел в ней лишь всепоглощающее желание и клеймил коварство и притворство, к которым она прибегает, чтобы это желание удовлетворить; а поскольку, как ему казалось, он не мог дать ей полноценный ответ, у него бессознательно формировалось то, что психиатр назвал бы «комплексом кастрации». С другой стороны, в демонстративном проявлении мужской власти вне дома выражалось ощущение: в доме сексуальное могущество женщины побеждает мужчину, и, значит, здесь ее необходимо обуздывать. Заточение супруги, как требовал «Парижский хозяин», запрет ей показывать себя, демонстрируя все козыри, не только преследовали цель охраны семейной чести, но были и мерами сексуальной предосторожности. Если мужской адюльтер был простителен, потому что происходил за пределами домашнего очага, то женский подлежал наказанию, потому что совершался в основном в комнате мужа. Что касается сексуальной жадности женщины, это не что иное, как искушение, подстроенное лукавым, тем более опасное, что прикрывается видимостью красоты, удовольствия и что мужчина сознает неспособность ему противостоять. Так что лучше было стереть из человеческой памяти Адама — прискорбное и весьма характерное начало царствования мужчин. Правда, до XV века об этом не говорили!
Вторая сфера восприятия выходит за границы сексуальности. Мужчина осуществляет физическое насилие, на которое женщина, впрочем, отвечает насилием моральным, более изощренным и так же мучительным, дающим материал баснописцам. Сегодня первый вид насилия замечают и осуждают; в средние века его прощали, а правоведы даже поощряли — оно было «законным». И все же это насилие не принимало первобытных форм тупого «мачизма». В нем выражались гнев и отчаяние. Ведь мужчина неизменно боялся женщины; на самом деле он ее не понимал, и это выводило его из себя. Еще Аристотель интересовался разными гранями женского характера; средневековые проповедники, особенно самые «публичные», как Фома Аквинский, пытались «классифицировать» женщин. Обратились к старинной теории гуморов, теории Гиппократа и Галена: женщины могли быть меланхоликами, сангвиниками, холериками или флегматиками, как и мужчины, разумеется; но психическое поведение или ментальные реакции женщин якобы сильнее зависели и от тех «знаков», какие якобы усматривали в движении небесных светил: были осенние, весенние, летние и зимние женщины, для сближения с которыми требовалось разное поведение. И как простолюдины, так и ученые верили в тесную связь женщин с Природой — кстати, словом «натура» называли женщину вообще, ее поведение и ее пол, — причем эта Природа объясняла, но не оправдывала странности в поведении: с боязливым удивлением отмечались связи между женщинами и мертвецами, способность первых улавливать или прозревать непонятное, их пристрастие к «непоследовательному» или «безрассудному», то есть ко всему, что не было «humain» во всех смыслах слова. Простой человек, не доходя до ученых выводов, довольствовался внешним: он видел стремление хорошо выглядеть, культ тела, пристрастие к материальным богатствам и последнее в списке, но не по важности — ловкое управление детьми или хозяйством.