Узы брака
Считается, что положение женщины в средние века было плохим; вероятно, читатель уже заметил, что я прилагаю все усилия к тому, чтобы опровергнуть это априорное суждение. Разумеется, стоит предположить, что за столь долгое время, сколько продолжалось средневековье, многое могло меняться. При помощи наших письменных источников — поскольку археология в данном случае бессильна, а иконография однообразна — можно выявить реальные флуктуации: от завершения каролингской эпохи, скажем, с 900 года до 1030 или 1050 года женское участие в экономических и политических делах выглядит существенным; напротив, на фазу 1050–1180–1200-х годов приходится некоторое ослабление их позиций в моральном плане; бросается в глаза очередной подъем во второй половине XIII века, достигающий кульминации в течение ста пятидесяти лет, после чего в начале Нового времени, XV–XVI века, намечается спад. Такие колебания женского влияния имели, конечно, множество причин: численное соотношение полов, ужесточение или ослабление контроля Церкви, эволюция или смена типов деятельности в производительной экономике, усиление или спад индивидуализма. Но причины появления этих мотиваций определить очень нелегко, а обращение к внечеловеческим факторам остается вне моих возможностей. Зато эволюция христианского брака, с его причинами и следствиями, представляет богатый материал для наблюдений.
Должен признать: если материальное положение средневековой женщины не заслуживает той лицемерной скорби, с какой о нем принято говорить, то ее положение в качестве супруги, как минимум правовое, бесспорно, оставляет желать лучшего и представляет собой главный аргумент приверженцев теории «мужского средневековья». Сегодня мы переживаем постепенное ослабление нерасторжимых уз моногамного брака независимо от того, освящен он Церковью или нет; мужчин и женщин соединяют другие, более гибкие и даже более кратковременные связи, которые обсуждать здесь неуместно. На протяжении всего средневековья такое сожительство считалось недопустимым, достойным осуждения и противоречащим как морали, так и Божьей воле, приравниваясь к обычному блуду или полигамии.
Семья, которая считается основной ячейкой средневекового общества, к сегодняшнему времени стала предметом обильной исторической литературы, довольно однотипной в выводах, которые я попытаюсь вкратце изложить. Девственность была идеалом, но оставалась уделом крайне немногих, по своей воле или нет; их почитали, но к повседневной жизни никакого отношения они не имели. Кто был не девствен, должен был принадлежать к «порядку» (ordre), который Бог поставил сразу за девственницами, — к супругам, conjugati. Вступая в него, те, кого до тех пор называли puer или puella, юношей или девушкой, независимо от возраста — пусть даже Вильгельму Маршалу было тогда сорок лет, — становились vir и uxor; они переживали расцвет в христианском мире; они выполняли сословный долг, которому было естественным придать сакральный характер. Церковь не упустила такой возможности, представив его неразрывным и постоянным союзом, подобным тому, который существовал между Адамом и Евой до грехопадения и после него. Она сделала из него седьмое по счету таинство, но последнее, которое, впрочем, будущие супруги осуществляли сами и наедине, без участия служителя Бога. Разрыв был бы подрывом веры, чем-то недопустимым, «ересью». Однако такой союз должен был лишь выполнять желание Бога — умножение людей, а значит, предполагал плотское соитие, без чего брак, оставшийся несовершённым («белым», blanc), не имел никаких человеческих оснований, чтобы существовать. А поскольку этот союз грозил стать источником порочных удовольствий, надо было укрепить его всеми гарантиями стабильности, необходимыми для длительного сохранения. Первой явно было искреннее согласие супругов. Сегодня, если исключить некоторые салонные пережитки, очевидно, что физическое влечение или ментальное сродство способствуют совместной жизни. Но в средневековье все было далеко не так. Девушка, как гласило каноническое право, а вслед за ним декрет Грациана в XII веке, могла вступать в брак, когда, как считалось, достигала возраста деторождения — двенадцати-четырнадцати лет, юноша немногим позже. Но даже если жениху и невесте уже исполнилось шестнадцать-восемнадцать лет, как можно было рассчитывать на глубину или искренность их согласия? Они могли бы в нем отказать, что и случалось, вызывая скандал. Но детям, особенно девушкам, навязывали принципиальное согласие. Впрочем, это не означает, что в подобных вынужденных браках не могло возникать искреннего чувства супружеской привязанности.