НО СУЩЕСТВО, НАХОДЯЩЕЕСЯ ПОД УГРОЗОЙ
Знает ли он самого себя?
Общество в тех странах нашего времени, которые называют себя «развитыми», сегодня впало в некий культ тела, его охватил панический страх перед старением, смешанный с благоговейным почтением к лекарствам: они завалили процедурные кабинеты, наводнили заведения для «возвращения в форму» и порой обрекают на судебные процессы тех докторов, искусство которых обмануло ожидания. Средиземноморский мир, античный, был, как и наш, склонен к такому культу больше, чем какой-либо иной. Но сегодня у нас есть запас знаний о патологиях и дорогостоящий медицинский персонал, в принципе способный рассеять наши опасения и заблуждения. Историки, уже около века увлеченные этой нозологической волной, явили миру множество исследований о средневековом теле, отыскав следы болезней, определив их психологическое воздействие и даже возведя некоторые из них (в том числе, конечно же, чуму) в ранг факторов развития — прежде всего демографических, экономических и, наконец, даже социальных — в средние века. Так, они подробно описали недуги сильных мира сего, массовые эпидемии и состояние греко-иудейской и арабской науки; они составили списки симптомов, как имевших, так и не имевших документального подтверждения, поставили серьезные диагнозы, наметили общие черты развития. И весь этот труд достоин восхищения.
Достоин восхищения, но поверхностен; ведь в те времена, как и сегодня, человек, испытывая «стресс» (слово, которое в этом значении используется с 1953 года!) из-за нашествия чумы или быстрого распространения СПИДа — что одно и то же, — ничего не знает о мозолях на ногах, о насморке или вялом кишечнике, обо всех этих «мелких недомоганиях», которые, тем не менее, нарушают гармонию в организме. Не могу поручиться за нашу эпоху, но для средневековья ответ на вопрос, заданный в начале параграфа, будет безоговорочно отрицательным. Да и каким образом эти люди вплоть до XII века могли получить доступ к медицинским трактатам, появлявшимся, сочинявшимся или переводившимся в Кордове, Палермо, Салерно, а вскоре и в Монпелье? Никакой гарантии, что монахи после Петра Достопочтенного, жившего в середине
XII века, или князья, которых «наблюдали» physici, действительно понимали, в чем нуждается их тело и от каких недугов оно страдает. Если же говорить о других, то как бы они посмели задаваться вопросами о том, что явно следует из Божьего замысла — о мертворожденных, о врожденных недугах, о хронических болезнях, а также о глухоте, слепоте или немоте? Все это — цена, которую следует уплатить Его гневу: ведь каждый несет наказание за грех, совершенный им или его прародителями, поскольку грехи наследуются так же, как ярмо неволи. Этот приговор пересмотру или обжалованию не подлежал. Что же касается насильственной смерти в бою, в лесном захолустье или смерти от несчастного случая, она предполагала позорное осуждение: нет исповеди — нет спасения.
И всё же! Такую зависимость от догмы, когда в любой момент можно всё потерять или всё приобрести, христианин воспринимал довольно болезненно: он искал обходных путей, не слишком афишируя недовольство потенциальным произволом небес. Прежде всего, можно было найти посредников, чтобы смягчить сурового Судию. По мере роста влияния Церкви приобретало популярность поклонение реликвиям, паломничество к святым местам. Как обычно (по крайней мере, в Западной Европе), Церковь умело присваивала объекты корыстного почитания, многие из которых существовали до нее: божка-целителя, чудотворный камень или источник она помещала под эгиду какого-нибудь реально существовавшего или вымышленного святого с репутацией целителя; у каждого святого была своя «специализация», подкрепленная примерами из его жизни или мученичества: один избавлял от сыпи, другой — от лихорадки или боли, и делали они это при помощи чудес, столь вожделенных. Можно даже задаться вопросом, с чем связан такой всплеск побочных культов в XI веке и позднее: нельзя ли увидеть в этом влияние той или иной болезни? Во всяком случае, сотворенные чудеса, о которых охотно сообщают тексты, на сей раз многочисленные, дают представление о целом арсенале самых обычных хворей, и в перечне этом гораздо больше болезней, вызванных недостаточным питанием, чем ран или органических поражений. Что же касается св. девы Марии, чей культ после 1150 года пошел в гору благодаря цистерцианцам, она вмешивалась скорее ради излечения души, чем тела: к ней обращались как к матери, а не как к чудотворцу. Правда, Церковь так и не осмелилась позволить этому культу перерасти в культ матери-богини, христианской Кибелы: Мария — девственница, а следовательно, не могла быть символом плодовитости.