А они все шептались и прятали свои смешки в варежку. Они ведь видели только странного парня, почти мальчика, с серьезными коричневыми глазами, в шапке с отогнутым козырьком (один из признаков шика у городских подростков). Они ведь не знали, что так иногда выглядят отличники-медалисты, старательные студенты и перспективные инженеры.
НАСТОЯЩЕЕ ДЕЛО
«Республика Химия» — страна не только со своей особенной промышленной архитектурой, но и со своим особенным народом, разговаривающим на языке химических формул, сложнейших названий и многоэтажных определений.
— Это, — сказал Герман, — дибензтиазолдисульфид…
Потом — пожалел меня и объяснил:
— Альтакс, один из видов резиновых ускорителей.
И сразу вспомнилось, как ярославские шинники выступали в «Правде» с новыми обязательствами, а химики страны обещали помочь им их выполнить. В том числе наши, с Березниковского анилинокрасочного, вот отсюда, из этого цеха ускорителей вулканизации резины, по которому вел меня молодой начальник смены Герман Виолентов.
Он был серьезен и внимателен, слов типа «дибензтиазолдисульфид» изо всех сил старался избегать, объясняя последовательность реакций в производстве ускорителей — каптакса и его «брата» альтакса. Пожилые аппаратчики уважительно кивали Герману. Видно было, что «Герыч» — это он только для комсорга Жени Широкова, для таких вот ребят, с кем кончал один институт, а здесь в нем признают руководителя, старшего и знающего.
Еще в институте он хотел только в цех, только на производство. И оправдывал это желание просто:
— По-моему, тут настоящее дело для мужчины…
И все у него, у Германа, ладилось, и все было хорошо. Были смены спокойные и напряженные, были комсомольские собрания, на которых к ивановскому его говорку с беспорядочным оканьем и аканьем прислушивались ребята. Были шуточки друзей по поводу неженатого его положения…
Обычно не специалистом приходит на завод молоденький инженер-химик, а этаким «полупродуктом», еще не определившим свой профиль в сложнейшем лабиринте химического разнообразия. Я встретила Германа Виолентова в пору, когда и воспоминаний об этом желторотом времени не осталось — четыре года прошло. Комсорг завода Женя Широков знакомил меня с настоящим хозяином производства, уверенным, сдержанным, деловитым и — скромным человеком с редкой и будто несмелой улыбкой на смуглом лице. «Вот уж кто нашел свое место», — помню, подумалось тогда, а он говорит:
— Работа? Нравится. Город? Нравится. Профессия вообще? И говорить не приходится… Только с удовольствием бы я сейчас со своим цехом расстался!
— Как же так? Ведь нравится же…
— Новое бы что-нибудь «попускал»! Здесь мне все до вентиля знакомо, а ведь в химии самое интересное — опыт, эксперимент, начало…
Месяца через полтора я снова оказалась в Березниках. И вот первое, что с радостью сообщил Женя Широков:
— Герыч-то, знаешь, кто? Начальник реакторного отделения на тиураме!..
Тот, кто не знает, что такое пусковой объект, вряд ли представит, в какое полымя, в какой водоворот добровольно кинулся Герман: комплекс тиурама — сложнейшего, интереснейшего производства — вовсю достраивается, ответственности там, хлопот, забот — выше головы, и не на месяц, не на два, не до пуска цеха, не до первой продукции… А тот, кто знает, что такое пусковой объект, пусть не удивляется: мужчины в Республике Химии всегда жаждут настоящего дела, и оно их не обходит.
К. Паустовский
СОЛЬ ЗЕМЛИ
Рассказ на протяжении четырехсот километров
Историю о том, как профессору Преображенскому надоело открывать богатства, я услышал в поезде между Котельничем и Вяткой. Кончался октябрь. Низкое солнце освещало глухие просеки. Небо над ними простиралось подобно бледным рекам. Настоящие же реки казались черными от холода.
Солнечный свет отливал ржавчиной, как осиновая листва. Мохнатые безрогие коровы гремели колоколами в поредевших чащах. Вместо черноземных деревень, вросших в землю, среди полян подымались погосты, рубленные из корабельной сосны. Мы углублялись на север.
Под Вяткой в поезд влезла бригада кондукторов — кряжистых карликов с круглыми русыми бородами и лесными зелеными глазами. Они окали и бегали по вагонам тяжело и мягко, как медведи. Хвоя лилась за окнами темной рекой. Гудок пропадал в лесах. Казалось, паровоз кричал, боясь заблудиться.