Я понимаю, почему поиски причин так взволновали Вербицкую. Она, старший аппаратчик, сама руководила на этот раз бригадой ремонтных слесарей, готовивших серию к пуску, и ей нужно было убедиться, что не руки человеческие виноваты в той досадной заминке, из-за которой едва не рухнуло обещанное — пустить досрочно.
А теперь… Теперь уже все хорошо. И в отделении, и… на душе.
— Это наш «мастер — золотые руки», — пояснила мне Забелина, когда, наспех и несколько виновато за запоздалое знакомство протянув мне руку, извинилась и ушла Вербицкая. — Золотые руки… Завод немалый, а звание такое пока у немногих.
Алая косынка и золотые руки
Мне представляется каким-то особенным, чудесным это вот сочетание слов: алая косынка и золотые руки. Что-то исконно русское звучит в них — простое, как теплый комочек земли с обласканной солнцем пашни, и волшебное в то же время, как привычное диво мудрой народной сказки.
Я опять слушаю…
Помнит Забелина бледную и худущую девчонку-подростка, что приехала в сорок втором с юга. В цех она пришла не одна — с целой ватагой девчат-погодок — прямо из ремесленного. Разных и непохожих роднила их схожая судьба: все бы, наверно, спокойнехонько учились в школе и мечтали бы кто о чем, выбирая себе дорогу позавлекательнее и — одну на всю жизнь: кто — в знаменитые хирурги, кто — в инженеры, кто — в кинозвезды, кто — в художники, кто — в балет… кабы не война. Она распорядилась по-своему, ограничила круг желаний каждой, сделав главным одно — работу. И довеском к строжайшему распорядку жизни наделила всех одной и той же мечтой, в которой сбежались все, какие только можно придумать, благости бытия — вдоволь насытиться хлебом да выспаться хоть разок вволю.
И все бы еще ничего, если б работать можно было тогда, как теперь — без противогаза, который только и мог спасти от сочившегося из ванн хлора и от которого не проходила на шее жгучая саднящая полоска покрасневшей кожи, да еще, если б хоть чуточку потеплей было в цехе.
Порой, чтоб согреться, забивались девчонки в неработающий циркулятор, где из какой-то боковой трубки сочилась тощая струйка остывающего пара, и сидели так, накрепко прижавшись друг к дружке, как нахохленные воробышки под стрехой.
Ладно бы еще вся работа была по силам да по сердцу, а то приходилось порой брать в девчоночьи руки непривычный и вовсе не химический инструмент на манер лопаты или обыкновенного лома, а то и кайла, чтобы сбивать настывающий лед. На такой вот работе и случилась однажды история, после которой напрочно запомнилась начальнику цеха Забелиной глазастая девчонка Галинка. Староста ремесленной группы, она по заданию механика нарядила подружек долбить и скалывать тот самый лед. Полуголодные, закоченевшие от стужи девчонки не пошли. Она уговаривала. Они стояли потупясь и молча с опаской озирались на приготовленные в углу кайла и ломы — такое непосильное неокрепшим рукам, стужей налитое железо, вдвойне тяжелое от этого. А Галинка, хоть у самой от предчувствия ледяных ожогов уже стыли ладошки, настаивала:
— Ну, поймите, надо, девчонки… Слышите? Надо!
Но они все не шли.
Галинка, понурясь, брела к механику.
— Что я сделаю, не слушаются!
— Как же это? Тебя — и вдруг не слушаются? — спокойно удивился тот. — Понимаешь, надо ведь, здорово надо, чтобы послушались: у слесарей спешное дело, и если им придется самим скалывать лед, они не успеют проложить трубы. Но ты же сама знаешь, почему им нельзя не успеть?
Конечно, она знала. И, не отдавая себе отчета, как от этого слова «не успеть» вдруг прокинулся в ее сознании мостик к тусклому фиолетовому штампику в углу армейской бумаги, что недавно принесла из-под Орла весть о брате, бумаги, из которой только и запомнилось — тот штамп да слова «отдал жизнь…» Галинка вобрала голову в плечи и… до боли закусив губу, вернулась к подружкам.
Те встретили ее молча. Она бросила коротко:
— Пошли, хватит… — и выбрала самый что ни есть тяжелющий лом.
Девчонки по-прежнему переминались с ноги на ногу и отводили глаза. И тогда, может, оттого, что даже через варежки железная стужа вмиг прихватила пальцы, а может, и оттого, что не сумела объяснить толком, почему именно нельзя «не успеть», Галинка кинула лом и разревелась. Разревелась громко и по-детски беспомощно.