Известно, что опытные ткачи отличают до сорока различных оттенков черного цвета. Этот пример тонкости и тренированности человеческих органов чувств приводится в любом учебнике философии. Сотни разных механизмов, деталей, узлов создают гулкую симфонию машинного зала. Какое профессиональное мастерство нужно, чтобы слышать каждую машину, каждую деталь, чувствовать по одному звуку, как бьется сердце каждого агрегата! Это то, чему не могут научить ни одни курсы, что не может дать ни один учебник, ни один вуз. В этом профессиональном мастерстве большой опыт, наблюдательность, любовь к машине, постоянное творчество в самой его высшей и бескорыстной форме. Когда я думаю об отношении Анфалова к работе, я сравниваю его с истинными актерами, не мелкими ремесленниками, а именно с истинными, которые приходят на каждый спектакль задолго, чтобы, как говорится, войти в роль. Так требует искусство. Точно так же относится к своей работе Анфалов. Я приведу его собственные слова:
— Придешь пораньше — я всегда на час-полтора уезжаю раньше из дома, — поразмыслишь обо всем, прислушаешься, о каждой машине спокойно подумаешь. Настроишься на рабочий лад — вот дело и спорится.
И еще одно. На Западе такое профессиональное мастерство было бы тем капиталом, над которым рабочий бы трясся, боясь — не дай бог! — чтобы кто-нибудь не овладел его навыками, его знаниями. Анфалов всю жизнь одаривал своими знаниями, своим опытом с щедростью бесконечно богатого человека, знающего, что чем больше он отдает, тем богаче становится.
Представляю, каково было такому специалисту вдруг понять, что больше никогда, никому не потребуется его талант… Талант только тогда удовлетворен, когда находит себе постоянное применение.
За один месяц пенсионной жизни понял Александр Федорович простую эту мысль: и борьба, и тревоги, и обязанности, которые подчас склонны мы рассматривать как нечто постороннее, мешающее нам спокойно жить и наслаждаться какими-то радостями необычайными, — это и есть мы сами, наше нутро, наше богатство, наше счастье. Это — наша человеческая сущность, которая только в борьбе, в работе и раскрывает себя до конца. Потерять все это — значит, потерять настоящее, а вместе с ним и прошедшее, и будущее. Потому что прошлое — только тогда богатство, когда оно питается настоящим. А будущее только тогда манит, когда борется за него человек, строит его своими руками.
Так думал Александр Федорович Анфалов. Пенсионер Анфалов. А итог этих раздумий был такой. Через месяц пришел бригадир ремонтников навестить свой завод и не стал долго ломаться, когда предложил ему начальник цеха вернуться на старое место. Он и сам хотел проситься. Спасибо и на том, что позвали.
Вот такая история произошла с Александром Федоровичем Анфаловым в 1962 году.
Добровольное заточение в домашних стенах было для него равносильно тому, как если бы после тридцатилетнего сидения на печке не встал бы Илья Муромец и не совершил свои подвиги.
Там был бы сказке конец, а здесь хуже — человеку, рабочему, труженику…
Не хотелось мне возвращаться к Илье Муромцу, но как-то само собой вышло.
После того как Александр Федорович вновь доказал, что вполне под силу быть ему бригадиром, назначили его мастером машинного зала. Тогда же в его бригаду пришел молодой специалист, техник по образованию, всегда веселый и улыбчивый, но очень жадный на работу Евгений Шуйгин. Брали его с дальним прицелом: пусть наберется побольше у опытного специалиста (к тому времени Анфалов уже вернулся с пенсии), а дальше видно будет…
А что получилось дальше, скажет сам Евгений. Слово Шуйгину:
— Весь мой путь в мастера, мой личный путь, проходил под его началом. Он дал мне очень много ценного, как специалист, передал мне все свои знания машин. И сейчас передает. По всем сложным и спорным вопросам я обращаюсь к нему за советом, и эти советы в большинстве случаев бывают правильными.
— Он не очень переживает, что вы сменили его на посту мастера?
— Нет, он сам просился в бригаду, потому что образования у него не хватает. И потому он не переживает.
Евгений молодой работник, прожил немного. Поэтому, наверное, он так категорически и ответил: «Нет, не переживает». Я разговаривал с Александром Федоровичем немного погодя после его возвращения в бригаду. Нет, не так-то уж он равнодушно пережил то, что его ученик сменил его самого на посту мастера. Говорил об этом Александр Федорович хмуро, недовольно, у него даже этакие нотки появлялись: мол, пора уходить, не тяну, не получается, года…
Я уж с тревогой подумал, что это всерьез. Но немного погодя Александр Федорович заговорил о молодежи, и понял я, что эта обида — только маленький эпизод в той большой радости, которую испытывает этот человек, воспитывая молодежь, передавая ей знания. Во время одной нашей встречи (а мы виделись с ним несколько раз за год) попросил я его написать коротенькие характеристики на своих товарищей. Эти характеристики тогда не понадобились мне, и я думал, что они вообще потеряны. Но оказалось, что они сохранились, и теперь я приведу некоторые. Я даже не буду их править.