— В Сарге земля лучше, — вступил в разговор Иван. — Стянул колхоз все деревеньки в одно место, обзавелся тракторами да комбайнами — и пошло дело.
— Хорошо. А почему здесь так не сделали? Деревенек по нашим лесам тоже немало раскидано.
— Деревень много — земли нету.
— То есть как — нет земли? — не понял Василий Кирикович.
— А так. Какая это земля? Слезы одни. Кафтанные заплатки... Пока на войне не побывал, и я не знал, что такое настоящая-то земля, не ведал, какая она есть. А прошел Белоруссию, Украину, Польшу, Германию — насмотрелся. Ох, какие есть на свете зе́мли, какие поля!.. Сутками бы на тех полях работал. И все мечтал: останусь жив, уеду на Украину — пускай душа тешится.
— Почему же не уехал?
Иван грустно улыбнулся.
— Видишь ли, в народе говорят: хилое дитя сильней к сердну прикипает. Так и у меня вышло. Вернулся домой, а здесь — разруха, бабы на тощих лошаденках по тем кафтанным заплаткам за плугом ходят, у Нюрки моей — невестой еще была — ладони от мозолей заскорузлели, а батько на работе до того изошел — кожа да кости... Ну куда я поеду?! Худа земля — камень на камне, и родит мало, однако своя, до боли сердечной родная. Вот и остался. Принял Лахтинскую бригаду, да так и тянул эту упряжку до переселения.
— Да, ничего не скажешь, трудное было время, очень трудное, — покачал головой Василий Кирикович. — Но все-таки вернемся к началу нашего разговора. Я понял так, что слить здешние деревни в одну, как в Сарге, было нецелесообразно — нет хорошей земли. И что же? Тогда колхозники решили переселиться? Так, что ли?
— Надо ли, Васенька, старое ворошить? — осторожно вмешалась Акулина, которой не хотелось вспоминать за праздничным столом то полное тревог и отчаяния время.
— Надо, мама. Это же очень интересно! — возразил Василий Кирикович и вновь обратился к Маркелову: — Верно я тебя понял?
— Не совсем. Стягивать здешние деревни в одну никто и не собирался. Нас просто хотели объединить в один колхоз. Хозяйство получилось бы на полрайона, из конца в конец километров на тридцать. А какой толк? В Сарь-ярь — за пятнадцать-то километров — только летом попасть можно и то на лодке, в Хаб-ярь — только зимой, когда болота промерзнут... Мы, конечно, от такого объединения отказались и стали просить районные власти, чтобы нам разрешили переселиться на новые места.
Василий Кирикович вскинул голову.
— Даже так?!. Значит, инициатива переселения исходила от самих колхозников? И чем же вы мотивировали свое желание переселиться? Ведь нужно было как-то объяснить, обосновать.
— А чего доказывать? И так всем всё было понятно. Полянки наши — сплошной камень. Технику применить невозможно. На пахоте — конный плуг, посев — из лукошка, хлеб убирали серпом да косой. А в других местах, в том же Хийм-ярь, хорошие земли запускались, трактора простаивали, потому что не хватало рабочих рук.
— Но откуда вы узнали про Хийм-ярь? — любопытствовал Василий Кирикович. — И вообще, это же чрезвычайно сложное дело — организовать переселение целых деревень.
«Нашел тему для разговора!» — тоскливо подумал Герман, которого меньше всего интересовало, когда и как произошло в этих краях переселение.
— Узнали просто. Земля, говорят, слухом полнится. Кроме того, на общем собрании ходоков выбрали — толковых хозяйственных людей, выделили им денег из колхозной кассы и отправили в командировку подыскивать подходящее место...
Герман не выдержал, поднялся из-за стола.
— Ты что, Гера? — встревоженно спросил отец.
— Схожу на улицу, проветрюсь. А то здесь душно.
— Да, да, конечно. Сходи, подыши деревенским воздухом, — и Маркелову: — Рассказывай, Иван Дмитрич, как же дальше развертывались события?..
Герман вышел на крыльцо.
Догорала вечерняя заря за лесом. В небе густой россыпью светились звезды. Под горой, теряясь в мрачной, седой от тумана дали, простиралось озеро. Чужое. Таинственное. С непонятным и странным названием — Ким-ярь.
Напрямик, без тропки, Герман спустился на берег. Под ногами заскрипела галька. Остановился и долго смотрел в туманную даль. Потом представил на мгновение, что вокруг на много, много километров нет ни души, нет никого, кроме диких зверей в дебрях лесов, и ему стало одиноко и неприютно под этим небом. Он закурил и побрел вдоль берега.
«А наши сейчас где-нибудь в ресторанчике, — вспомнил он о своих друзьях. — Коньячок тянут. И Розка, конечно, с Владиком...»