— Понятно. И ты их записываешь.
— Да. Но что я знаю? Только вокруг своей Лахты. Сотую часть, не больше. Остальное бесповоротно утрачено. Разве не потеря для науки — такая брешь в топонимике? А иногда только по названиям удается ученым установить, какой народ осваивал землю. Ведь что получается, — увлекаясь, с жаром продолжал Петр. — Людям, которые когда-то опять будут здесь жить, — а я убежден, что Ким-ярь не останется на карте белым пятном! — снова придется окрещивать урочища, придумывать названия всем этим озерам, рекам, болотам...
— Когда люди уезжали отсюда, надо было им колышки поставить с табличками: деревня такая-то, озеро — такое...
Петр обиделся.
— Я думал, тебе интересно, а ты какую-то ерунду несешь!
— Но я пошутил! — засмеялся Герман. — Плохо я понимаю такие премудрости. Ты лучше скажи, на лодке кататься пойдем?
— Чаю попью, и пойдем.
— Вот и порядок.
В избу вошел Митрий. Увидев в руках Германа вепсский словарь, он хитровато прищурился, спросил:
— Не ладишь ли выучить?
— Ну что вы! Я только посмотреть.
— Дак ведь и я нарочно говорю, — добродушно признался старик и сел на лавку. — Погоди, вот с сеном управимся, дак и тебе веселее будет. С робятишками за ягодами ходить станешь, рыбу ловить, грибы собирать. На Муна-мяги Петька тебя сводит, там татарский хан похороненный...
На ужин собиралась вся семья. Прошмыгнул в кухню с пучком луковой травы белоголовый Колька, самый младший в семье, появились Иван и Нюра. Последней вошла Катя. Она вошла свободно, как хозяйка, без тени смущения на смуглом лице, и Герману показалось, что в избе сразу стало светлее.
Где-то она успела переодеться. Простенькое светло-голубое платье с закрытым воротом, перехваченное в талии узким пояском, было как раз впору и мягко облегало се. Катя прошла к столу, и на какой-то миг Герман ощутил своим лицом едва уловимое движение воздуха и тонкий аромат луговых цветов.
— Садись-ко, Герман, поужинай с нами, — сказала Нюра.
— Спасибо, я ужинал, — и не утерпел, еще раз скользнул взглядом по лицу Кати.
Темные, плавно изогнутые брови, аккуратный прямой нос, немного крупноватые, чуть вздутые губы — лицо как лицо, ничего особенного. Но в нем, как и во всей фигуре девушки, была непередаваемая скрытая прелесть, глубокое спокойствие и достоинство.
— Дак ты сядешь к столу али нет? — это уже голос Митрия.
— Пожалуйста, не беспокойтесь! Честное слово, я сыт.
— Ну и леший с тобой! — махнул рукой старик. — Был бы потчеван.
— Ты чего так? Ведь человек обидеться может! — упрекнула Нюра свекра.
— Пускай и не ломается, когда угощают.
Герман листал словарь и не прислушивался к мирной беседе за столом, хотя говорили по-русски. И вдруг до его сознания дошла фраза, сказанная Петром:
— Пусть едет. Мы и без нее обойдемся. Погода хорошая, спешить не придется.
Герман насторожился: о ком говорят? Кто должен ехать? Куда?
— Ладно, — Иван глянул на Люську. — Дела справишь, и сразу обратно. Никаких кино.
— Я и не собиралась в кино, — Люська передернула острыми плечиками.
«Куда же поедет эта девчонка? — гадал Герман. — Неужели в Саргу? А где еще может быть кино?..»
За ужином Петр ничего не ел, но ждал, когда мать начнет разливать чай. Выпив стакан крепкого чая, он обернулся к старшей сестре.
— Пойдешь?
Герман понял, что речь идет о катанье на лодке, и напряженно ждал, что ответит Катя.
— Посуду надо вымыть, — не сразу ответила та. — Люська спать ляжет. Ей рано вставать.
— Даром посуда, поди! — сказала Нюра. — Сама вымою.
Гора с плеч!..
Втроем они вышли на крыльцо.
— А вечерок-то сегодня — удивительный! — воскликнул Герман, сдерживая шаг и желая, чтобы Катя прошла вперед. — Между прочим, как по-вепсски «удивительный»?
— Никак, — ответил Петр. — Только описательно можно перевести. Или сказать проще: вечер очень хороший... Вообще в нашем языке эпитетов мало. Наверно, предкам некогда было любоваться красотами.
— Понятно...
Герман чувствовал себя неловко оттого, что девушка идет сзади, но боялся предложить ей пройти вперед: вдруг она остановится, как тогда, в дверях, а то и домой повернет. Однако на узкой тропинке он все-таки посторонился. Катя, не поднимая глаз, быстро прошла за братом, прошла настолько близко, что Герман, кажется, ощутил запах ее волос.
Едва подошли к лодке, Петр сбросил с себя трикотажный спортивный костюм и остался в одних плавках.
— Надо же так загореть! — ахнул Герман, с восхищением и завистью оглядывая шоколадно-кофейное тело Петра. — Как индеец!
— Есть маленько! —с легким самодовольством усмехнулся Петр и распорядился: — Катеринка — на корму, а ты, Гера, в нос. Сталкиваем! — и взялся рукой за борт. Когда лодка оказалась на плаву, Петр взглянул на часы, сделал глубокий вздох и взмахнул веслами. Лодка дернулась и стала быстро набирать скорость, зажурчала рассекаемая килем вода.