— Ты хочешь уехать... А как будешь жить без этого? Я бы не смог...
И Михаил почувствовал, что то был не минутный порыв под впечатлением белой ночи, а нечто большее, уже выстраданное братом-подростком. Он понял, что Сашку страшит будущая разлука с этой землей, как она страшила его самого, уже испытавшего на себе отрыв от родных мест... Что ж, теперь Сашка уже никогда не покинет эту землю...
Еще ни разу жизнь не ставила перед Михаилом столько сложных вопросов, как в этот приезд. До призыва в армию он вообще мало задумывался над будущим. Оно рисовалось ему просто: после демобилизации уедет в город, как уезжали все ким-ярские парни, тем же путем покинут Лахту младшие братья, разъедутся сестры; потом отец и мать выйдут на пенсию и переедут к кому-нибудь из детей — всё столь же естественно, как смена времен года.
Служба в армии, когда он впервые познал тоску по земле детства, хоть и поколебала этот взгляд, но не настолько, чтобы он изменил свое решение. Отсчитывая по календарю дни, оставшиеся до демобилизации, он мечтал о том, как приедет домой на побывку, как на утренних зорьках будет рыбачить на туманных озерах, уйдет с Туйком за глухарями на болото, а еще будет метать в стога пахучее сено и в ночную пору пасти телят. Так пройдет месяц, а потом — прощай, Ким-ярь, и здравствуй, Ленинград! Там уже начнется настоящая жизнь. И, оправдывая перед собой тот будущий отъезд, Михаил внушал себе, что постоянно жить в обезлюдевшем Ким-ярь, пусть прекрасном и дорогом сердцу, все-таки невозможно: неинтересно и перспектив никаких.
Но все оказалось сложнее. Город напоминал о Ким-ярь на каждом шагу. Слетит на тротуар воробей — и Михаилу вспоминается, что в Лахте воробьи выводили птенцов за резными наличниками окон, а на зиму обживали скворечни; увидит на берегу Невы мальчишку с удочкой — и сердце замрет от воспоминания, как ловил окуней у мельничной плотины; упавший к ногам желтый лист напоминал золотую пору, когда в Маслозерской согре поспевает брусника и из-под самых ног тяжело поднимаются на крыло взматеревшие глухари. А когда случалось видеть человека с собакой, в памяти тотчас всплывал Туйко, картины былых охот лепились друг на друга, и Михаил ходил, как сомнамбула, работа не шла на ум.
Вот тут-то и стали вкрадываться в душу первые сомнения: не ошибся ли, что устроился в городе, а может, лучше было уехать в то же Хийм-ярь, ведь чем-то увлекли, сманили земляков те места? И прежде чем приехать домой, Михаил все-таки побывал в Хийм-ярь, и та поездка свежа в памяти, будто он и сейчас еще там, а не дома.
Он видел широкие хийм-ярские поля, разметнувшиеся по сторонам великолепной шоссейки, видел дома — просторные, светлые, видел кирпичные постройки животноводческого комплекса, совхозные мастерские и гаражи и понял: здесь уже иная, современная жизнь.
Правда, ким-ярские старики скорбели о своих оставленных избенках, ударялись в сентиментальные воспоминания, тосковали по озерам. Создавалось впечатление, что до сих пор они живут прошлым, безвозвратно утраченным. Зато сверстники жили в настоящем. Они тоже помнили свои деревни и озера, помнили заветные места в том далеком лесном краю. Но все это для них не более как детство, которое ушло, как и положено ему уходить, когда наступает зрелость. Здесь у них были свои дома, работа, а у многих — семьи и дети, которые слыхом не слыхали о каком-то Ким-ярь. И Михаил впервые подумал о том, что сам он тоже не отстал бы от сверстников, если бы отец уехал из Лахты вместе со всеми...
Особенно врезался в память разговор с бывшим однодеревенцем Афанасием Прохоровым, у которого Михаил остановился на ночлег.
Усатый здоровяк, бригадир совхозной строительной бригады Афанасий держал себя с достоинством и говорил без обиняков, даже чуть грубовато.
— Вот что, Мишка, — сказал он тогда, — зачем ты сюда приехал — не знаю, но людей не баламуть. Было время, Ким-ярь нас устраивало, — так и сказал «нас», будто был уполномочен говорить от имени переселенцев, — но времена те прошли.
Михаил возразил:
— Ты считаешь, что оставаться в Ким-ярь не было никакой возможности, а старики говорят другое: если бы молодые не переселились, никто бы не тронулся с места и Ким-ярь стояло бы до сих пор.