Ваня остановил лошадь, оглянулся. Василий Кирикович осторожно преодолевал вязкое место.
— Чего боитесь-то? — крикнул Ваня. — Лошадь прошла, мы прошли... Впереди не такие болотины будут.
Герману же вдруг вспомнилось, что именно так, тщательно выбирая, куда поставить ногу, шел отец по загроможденной, залитой цементом и битумом территории строящегося завода (было однажды, отправляясь «на объекты», Василий Кирикович взял с собой и сына: решил показать размах стройки). Отца сопровождала целая свита — начальник строительства, инженеры, прорабы. Те шли по сторонам, подсказывая Василию Кириковичу, где лучше пройти, а сами пробирались по трубам, ступали в битум и при этом на лету ловили каждое замечание, с готовностью обещали «поднажать», «ускорить», «улучшить»...
Тогда, наблюдая все это, Герман был преисполнен чувством гордости за отца и втайне сам желал когда-то вот так же приехать «на объект» и так же пройтись с достоинством, осторожно, оберегая себя от малейшей случайности и мимоходом отдавая распоряжения... Теперь же беспомощность отца, его излишняя осторожность не вызывали в душе ничего, кроме жалости.
— Поедем? — нетерпеливо сказал Ваня.
— Надо подождать, — Герман закурил.
Василий Кирикович подошел, тяжело дыша. Стер с лица грязь и пот, сказал раздраженно:
— Ведь хорошо помню: на этой трясине была гать. И песком засыпана. Куда все подевалось?.. Даже присесть не на что.
— А чего садиться? Болотину перейдем, там и отдохнете. Как раз шесть километров будет.
— Сколько? — Герман недоверчиво взглянул на Ваню.
— Шесть. На горушке и столбик еще стоит.
— Ну и ну!.. — Герман покачал головой. Ему казалось что позади осталась по крайней мере треть пути. А если только шесть километров, значит, впереди еще пять раз по стольку! Это, пожалуй, многовато...
Ваня шевельнул вожжой, чмокнул. Лошадь тронулась.
— Ты, Гера, поосторожней, — предупредил отец, увидев, что сын быстро зашагал за повозкой. — Настил-то, видимо, в болото засосало. Попадет нога между бревен — вывихнуть можно.
Герман не отозвался. Он шлепал по грязи, стараясь ступать след в след за Ваней. Он видел, как на брезент, в который были завернуты вещи, из-под копыт лошади брызгала темная жижа, как волокуши то приподнимались, попадая на бревно, то глубоко врезались в грязь, и удивлялся предусмотрительности Вани, взявшего брезент, и изобретательности людей, придумавших столь примитивный экипаж, незаменимый в условиях бездорожья.
— Много ли будет такой дороги? — спросил он.
— Четыре болотины.
— Порядочно.
— Да еще семь бродовых ручьевин.
— Чего? — не понял Герман.
— Ручьи, говорю, еще будут! — громко, думая, что Герман не расслышал, повторил Ваня. — Без мостов. Мосты-то сгнили. А один ручей — с мостиком.
— Ты что, не первый раз тут едешь?
— Конечно! Первый раз дак папка и не отправил бы. Я уже по два лета туристов в Ким-ярь возил.
— А зачем они туда ездят?
— Туристы дак!.. Озерины смотрят, рыбу ловят...
За болотом, на пригорке, поросшем старыми осинами, они остановились. Герман подошел к волокушам, потрогал веревку.
— Придется развязать, — сказал он. — Надо термос достать. Отец кофе пить будет.
...Уже второй час Ваня ее возле Мальки, обмахивая ее березовым веником, — оберегал от оводов, а Тимошкины, казалось, и не думали двигаться дальше. Герман спал, уткнувшись лицом в траву и укрыв голову полотенцем, а Василий Кирикович лежал на обочине в тени осинника и то ли дремал, то ли думал что-то. Ваня не решался беспокоить его напоминанием, что время идет и пора уж трогаться в путь. Он надеялся, что Василию Кириковичу надоест смотреть на эту бесконечную ходьбу вокруг лошади и он сам догадается, что отдыхать довольно.
Но Василий Кирикович не видел ни лошади, ни Вани. В мыслях он был в далеком сорок пятом году, когда вернулся с военной службы. Только один месяц пожил он тогда в родительском доме, но и месяц тот показался ему годом: за Уралом, в Северном Казахстане, ждал его друг Карп Семенович Деревянко, подполковник медицинской службы. Впрочем, только ли друг? У Деревянко была взрослая дочь, и фотографию ее Василий Кирикович уж давно носил в кармане кителя, у сердца.
Если бы он сказал тогда отцу о своих тайных надеждах, тот, может быть, лучше понял бы причину поспешного отъезда сына. Но отец ничего не знал и рассуждал по-своему: сын — большой человек: с войны пришел майором, так разве ж останется дома?..
Для отца тот месяц пролетел, как день, и, провожая сына, он просил только об одном — не забывать родную сторонку.
Они ехали тогда в такой же знойный июльский день по этой самой дороге. Тощая лошаденка еле-еле тащила большую двухосную телегу. Это раздражало Василия Кириковича, но утешало отца: какой-то лишний час он побыл возле сына. В Сарге, прощаясь, отец сказал: