— А ты поговори сам, как ты выразился, с «домашними рабами».
— Я говорил.
— Ну и что? — Петр перестал грести и смотрел в глаза Германа.
— Колька признался, что пасти скучно.
— Хорошо. А что предлагаешь?
— Ничего. Просто надо дать им свободу. Они должны отдыхать. На то и лето.
— Дать свободу... Надо же! Такие слова... — Петр покрутил стриженой головой и легонечко начал грести. — Скажи, тебе такая свобода дана?
— Само собой.
— Отлично. Ты свободен. Ты отдыхаешь. А тебе не скучно?
Герман смешался.
— Я один.
— Не в том дело. Тебе нечем заняться, вот и скучно. Не пойми, что я хочу тебя уколоть. Просто пытаюсь объяснить. С другой стороны, нет такого занятия, которое было бы сплошным удовольствием. Даже веселиться долго и то скучно! Дай Кольке и Люське, как ты выразился, «свободу», они с тоски заревут, сами на пожни или к телятам прибегут.
Герман молчал. Он оставался при своем мнении, но нить разговора ускользнула. Доказать он ничего не сумел. Больше того, он чувствовал, что Петр во многом прав. В самом деле, разве ему не надоедали парковые развлечения и бесцельные шатания по городу? Свободный, он и там знавал скуку, и не только скуку, а и нечто большее, когда уже ничего не хочется и когда всё, вплоть до самого себя, противно. С толку сбивало и то, что Петр, оказывается, тоже находится в какой-то зависимости: сети он смотрел потому, что заболел старик, а ловить рыбу дорожками или просто съездить за озеро на отдых не может потому, что поджимает сенокос.
В молчании они приплыли к берегу.
— Во что бы тебе рыбы положить? — оглядывая лодку, спросил Петр.
— Ни во что.
— Обиделся?
— Нет, — Герман передернул плечами. — Просто не надо рыбы и всё.
— Как хочешь... А обиделся зря. На твоем месте, может, и я бы так рассуждал.
— Ладно. Не будем об этом, — Герман пошарил в кармане брюк, вытащил сигарету, закурил. — Вот еще что... — Он поднял глаза на Петра и с неожиданной для себя решимостью спросил: — Почему Катя перестала ходить с тобой на озеро?
Петр смутился.
— Понимаешь, ей некогда. Домашние дела... Передать привет?
Герман утвердительно кивнул.
Василий Кирикович сидел на крыльце.
— Сядь, — сказал он миролюбиво. — Поговорим маленько.
— Потом. Я хочу есть.
— Не потом, а сейчас! — с нажимом произнес отец. — Ты начинаешь вести себя, как мальчишка. Что ты хотел доказать своим вывертом? Бросился за этим... Маркеловым... Разве я сказал тебе что-нибудь плохое?
— Ты не сказал ни плохого, ни хорошего. Все это — демагогия. Я пошел ужинать!
В избе было душно. Пахло кислым — бабка месила квашню — и махорочным дымом — дед лежал на печи и там, в темном углу, красным угольком тлела цигарка. Герман сдернул со стола полотенце, которым был накрыт ужин, пошарил глазами и взял кусок рыбника.
— Сетки с Петькой глядели? — спросила Акулина. — Митрий-то болеет дак...
— Глядели.
— Много ль рыбы попало?
— Полкорзины.
— Хорошо... Дак Петька не дал тебе рыбы-то?
— Давал, да я не взял.
— Почто так? Ведь ты пособлял ему. Надо было взять... — Она помолчала и, понизив голос, заговорщически продолжала: — Ты бы с Петькой-то поговорил да и наши-то сетки спустили бы. Дедко сетки-то починил!
— Не умею я... сетками.
— Дак Петька научит! Вместях и глядеть стали бы.
— Ты не сбивай его с толку! — сказал появившийся в дверях Василий Кирикович; он любил вот так, неслышно, входить в помещение и властно вторгаться в разговор. — И без того на побегушках у этого Петьки!
Герман метнул на отца раздраженный взгляд, но ответил спокойно:
— На побегушках я ни у кого не был и не буду.
— На словах. А на деле — наоборот. Самостоятельность трудно выработать, но потерять можно в два счета.
— Опять за свое, — Герман поморщился. — Неужели тебе больше не о чем говорить? Между прочим, у Петьки есть чему поучиться.
— Вот, вот. А ты бы так себя поставил, чтобы он у тебя учился.
— Интересно, — усмехнулся Герман, — что бы я мог передать ему из своего арсенала? Как хиппи по-новому танцуют шейк? Или как готовить и пить коктейли?.. Пойду лучше спать! — Герман выпил пол-литровую банку молока и вышел.
Акулина мало что уразумела из разговора сына с внуком, но в который раз уже почувствовала: не ладно у них дело! Набравшись духу, она с легкой укоризной молвила:
— Что же ты, Васенька, с парнем-то, как с неродным сыном?
Василий Кирикович резко обернулся к матери, спросил, ошеломленный:
— Ты с чего это взяла?
— Да как же? Вместях не ходите, разговору путного у вас нету...
Лицо Василия Кириковича покраснело.