Герман смотрел на корзинку с ободравшейся по краям берестой и молчал. Его поразило не то, что бабка покупает продукты у Маркеловых, а то, что сам он ни разу не подумал, откуда берутся в доме молоко, мясо, масло, яйца, рыба. Бабка готовила завтраки, обеды, ужины, он ел, часто просил добавку, а откуда все это — не задумывался, будто жил не в Лахте, а дома, где благодаря заботам все умеющей тети Даши солянки, окрошки, бифштексы, антрекоты и прочие кушанья были столь же естественны, как вода в кранах или воздух в квартире.
— Значит, все это от Маркеловых... — рассеянно повторил Герман.
Акулина с беспокойством взглянула на внука.
— Дак ведь ежели у самих нету... Была бы лавка, в лавке покупали бы.
— Ну, ну...
Герман не сомневался, что отец дал старикам денег, но все равно отчего-то стало неловко, неприятно на душе. Он отвернулся к окну.
— Поставь-ко, матка, самовар, — подсказал дед.
— Счас!.. — Акулина подхватила берестяную корзинку и ушла в кухню.
Герман видел, как Нюра Маркелова выпустила из хлева большую черную корову, блестящую и гладкую, пестрого теленка и целое стадо — не меньше десятка — овец. На крыльцо выбежали Колька и Люська. С хворостинками в руках они погнали всю эту живность улицей вдоль деревни. Герман догадался — на пастбище, к телятам.
Спустя несколько минут из дома вышли Иван, Михаил и Петр, за ними — Катя. Она была в белом платье, которое показалось очень нарядным, и в руке несла довольно объемистую сетку.
«И тут-то ее нагрузили! — отметил Герман. — А трое мужиков идут с пустыми руками».
Тесной бригадой Маркеловы свернули налево, в проулок, и двинулись мимо заброшенных сараев к лесу, что темнел за Саргинской дорогой.
«Вот там, на дороге, и надо будет их встретить вечером, — решил Герман. — Как будто случайно: вышел погулять и встретил».
Савельевич, заметив, что внук пристально смотрит в окно, тоже вытянул шею и из глубины избы глянул на улицу.
— А чего, Митрий-то все болеет? — спросил он.
— Видать, болеет, — отозвалась Акулина. — При мне Иванко распорядился, чтобы дома сидел... Бережет батьку.
Герман усмехнулся.
— Батьку бережет, а ребят заставляет по полсуток работать.
— Ему нечего заставлять, — вздохнул дед, — ребята сами дело знают.
«Узнаешь дело, если будут на ночь из дому выгонять!» — подумал Герман, но промолчал.
— Нюрка сказывала, последнюю луговину сегодня выкосят и на том кончат. На илью ослободятся.
— Пора уж, — кивнул дед. — До ильи всего три дня и осталось.
— А что такое «илья»? — спросил Герман.
— Да праздник-то, ильин-то день, — пояснил Савельевич. — Старинный праздник, большой. Все здешние старики к Маркелам соберутся.
— Это интересно!
— Теперь-то какой интерес, а ежели тебе рассказать, чего прежде делалось!..
— Так ты расскажи!
— Худо, вишь ли, я говорить-то умею, нескладно, — засмущался старик и полез в карман за кисетом. — Вот Митрий дак тот бы рассказал. Он ловко умеет говорить и помнит много.
По лицу деда, ожившему и посветлевшему, Герман вдруг понял, что старику очень хочется рассказать о чем-то далеком и еще не забытом, которое до сих пор живет в его сердце. И хотя после приятных новостей, что Маркеловы кончают сенокос и что впереди какой-то праздник, причем отмечать его будут у Маркеловых, Герман не особо был расположен слушать старика, который к тому же вряд ли расскажет что-нибудь по-настоящему интересное, но все же настойчиво повторил:
— А ты расскажи, как умеешь!
— Ну, ежели так, ежели хочешь послушать, чего же...
Пока грелся самовар и пока Акулина жарила рыбу, дед вспоминал, какие бывали ярмарки в Лахте в ильин день, как парни катали девушек на лодках и часто, шутя, опрокидывали лодки на глуби; какие иногда случались между парнями драки — партия на партию — в изгородях не оставалось ни одного целого кола.
По мере того как он рассказывал, в памяти, видимо, всплывали все новые и новые подробности, и старик сбивался, перескакивал с одного на другое, возвращался к уже рассказанному, но все равно слушать его Герману было любопытно.
— А вот еще один случай был. Тоже в ильин день, — с особенным оживлением сказал старик. — Я еще холостовал. Ну, с бабкой-то твоей давно погуливал! Она ведь счас-то старая, а раньше была эдакая невеста!..
— Ой, будет тебе не дело-то говорить! — крикнула от печки бабка, но лицо ее при этом было не просто радостным — оно светилось счастьем и восторженным изумлением, наверно, она тоже вспомнила, какой была в молодости.
— А чего? — обиделся дед. — Я правду говорю. Самопервая невеста в Лахте была, не хуже маркеловской Катьки.