Иван, навалившись грудью на стол, долго смотрел на свои большие коричневые руки, потом обнял Петра, который сидел рядом с гармошкой на коленях, сказал:
— Давай мою, любимую!..
Не успел Петр наиграть мотив, он запел:
Пел Иван старательно, низким тоскливым голосом, на свой лад переиначивая слова.
Бабка Акулина, заплаканная и расстроенная, тормошила деда Кирика, который недвижимо сидел за столом, уронив голову на руки.
— Не вышел... Так и не вышел к людям. Сраму-то сколько!.. — бормотал старик.
— Ой, не тяни душу! — шептала Акулина, боясь помешать песне. — И без того тошно. Пойдем домой-то! Василья-то накормить надо. Мы-то сытые, а он голодной!..
Акулина уже бегала домой проведать сына, но нашла его спящим в сарае. Теперь она боялась, что Василий проснулся, а дома никого нет, и он может обидеться.
К Акулине подошел Митрий.
— Не трожь его, пускай тут сидит, — сказал он. — А то уведешь расстроенного, дак еще и с Васькой поскандалят.
— Ничего не будет, пособи-ко лучше увести!..
Вдвоем они вытащили из-за стола размякшего деда и повели к дому.
— Ежели бы твой Иванко не вышел, а? — говорил Савельевич, и голова его бессильно моталась на высохшей землистой шее.
— Иванко — мужик, а твой — тилигент. Разница!
— А сраму-то!..
— Не тебе срам — ему.
— Ему? Василью? — Савельевич остановился и вытаращил зрячий глаз на Митрия. — Ты его... не тронь. Он один на все Ким-ярь... В блестящей машине...
— Ладно, не трону. Хоть в заблестящей.
Но старик заупрямился.
— Не пойду! Я с Николкой хочу говорить! — он рванулся к заколоченному дому, в котором когда-то жил Николай Прохоров, последний ким-ярский председатель сельсовета.
Акулина и Митрий, не ожидавшие от старика такой резвости, не смогли удержать его. Кирик обхватил руками угол дома и быстро-быстро заговорил:
— Не твоя правда вышла, не твоя!.. Не бросил нас Василий! Слышишь? Приехал, вот! А ты что говорил? Мол-чишь? Мол-чи! А я не дам Василья позорить...
С тоскливой печалью смотрел на все это Михаил Маркелов. Слова Кирика его раздражали. Он встал, подошел к Степану Кагачеву, который с умилением слушал песню Ивана, молча сел рядышком, а когда песня смолкла, сказал:
— Пойдем-ко, дедо, пройдемся по деревне. Поговорить с тобой охота.
— Чего же — пойдем!
Степан хорошо знал Мишкину страсть к лесу и сам немножко промышлял, а у охотников, как известно, всегда есть о чем побеседовать друг с другом.
— Значит, говоришь, лесником работаешь? — раздумчиво сказал Михаил, когда они отдалились от праздничного стола. — Боишься чужого человека в свою деревню пустить?
Степан недоуменно глянул на Михаила и, не уловив, к чему тот клонит, туманно ответил:
— Иной чужой ближе родного... Всяко бывает! Да только путный-то человек наособицу от людей искать приют в суземе не станет.
— Может, и так... Ну, а если бы я в лесники попросился? На твое место. Принял бы?
— Ты?! — Степан остановился и раскрыл рот, будто хватил горячего. — А зря, Мишка, смеешься, — обиделся он. — Тебе моя работа очень бы подошла.
— Я не смеюсь. Из Ленинграда я уехал. Совсем. Договор кончился, рассчитался и уехал. Не могу я без Ким-ярь жить. Душа без него, как котел без ухи — ржавеет. Вот и не знаю, что делать. В Хийм-ярь заезжал, да что-то не очень туда тянет.
Если бы он знал, сколько мыслей в одно мгновение пронеслось в голове Степана! Старик вспомнил все: что лишился сыновей в войну, что расстался с мечтой увидеть в своем доме внуков, что жить осталось немного, что месяцами не с кем словом обмолвиться, что с каждым годом все тяжелей вести хозяйство — и еще многое вспомнилось и промелькнуло в сознании Степана в тот крохотный кусочек времени, пока он слушал Михаила.
— Погоди. Не спеши... На что тебе Хийм-ярь? Всей и радости-то — одно Онего, дак и то в трех верстах. Сядем-ко, так я тебе все по порядку расскажу! — и потащил Михаила к крыльцу ближайшего дома.
Сели. Закурили.
— Послушай, — начал Степан. — Дом мой ты знаешь — места много, и простоит сто годов. Огород — хоть гектар паши: по старым картофельникам земля жирная. Сенокос рядом. Лес — под боком, промышляй, сколько влезет. Озеро под окошком. Рыбное! Да ты знаешь Сарь-ярь. Сетей и мереж у меня на целую артель хватит. Все капроновые. Сам вязал. Невод есть. Лошадь в лесничестве дадут. Я сначала держал лошадь, да больно много сена надо. А корова есть. Хорошая корова. По два ведра молока в сутки дает. Мало будет — вторую заведем, на тебя... И ничего другого не ищи! Только на мое место. Заживешь — тебе такая жизнь и не снилась!