— Все это ладно. Ты о главном скажи, о работе. Что делать-то я должен?
— А воля твоя! Лесниковая работа — лес охранять да в порядке его содержать. Чтобы пожаров не было. Чтобы самовольно не рубили, не воровали. Чтобы хламу разного не оставляли, сучьев и прочего. А рубить, воровать и костры палить — некому. Смекаешь? Сам себя блюди, и участок твой всегда будет в порядке. Раза два в год просеки прочистишь да на месячишко на лесопосадки в лесничество съездишь — вот и вся работа. А денежки пойдут! Невелики, конечно, деньги, а все ж таки — зарплата. Леснику много работы в людном месте, где начальство близко, где люди лесом пользуются, где рубки много. А у нас всех людей — ты да я да мы с тобой, и до начальства — сорок верст. Лесничий, правда, каждое лето приезжает. И нонче был. Половили с ним рыбы, насушили пару мешков, он и уехал с теми мешками обратно. Ему хорошо, и мне — удовольствие: все-таки свежий человек, и поговорить есть о чем, и рыбешку ловить интересу больше.
— Хорошо, Степан Тимофеевич, я подумаю.
— Да чего думать-то?! — старик разочарованно хлопнул ладонями по коленям. — Служба государственная, почетная, и жить будешь, считай, дома: от нас до Лахты водой — пятнадцать верст, мы со старухой и то за два часа приплыли. А хотишь — мотор купим. Лошадь будет, дак по зимнику долго ли бензину привезти?
— Подумаю. Ты об этом батьке моему пока не говори. Я сам скажу.
— Во-во, скажи. И я знаю, что он согласный будет.
— Я поговорю с ним сегодня же или утром, да, может, вместе с вами и в Сарь-ярь съезжу. Давно не бывал, а хочется взглянуть на ваши места. Озеро у вас красивое...
— Во молодец-то! — подскочил обрадованный старик. — Приедем — покажу, как живем, по лесу проведу, и тогда уж все обсудим честь честью.
Тихо угасал знойный августовский день. В вершинах высоких берез возле дома Маркеловых позолотилась листва, смолкли голоса птиц, и только чайки беспокойно гомонились на песчаной косе Янь-немь.
Накинув на плечи пиджак, Герман ходил по берегу. Снова и снова он вспоминал разговор с Катей, пытаясь разобраться и понять, в чем ошибся, что сказал не так, чем отпугнул ее от себя. Самое обидное заключалось в том, что он впервые до конца был искренен с девушкой, не изображал влюбленного, не притворялся, не лгал. Но эта искренность вдруг обернулась против него.
Нет, он не сожалел, что сказал Кате правду: обмануть ее он не мог и не сможет — она слишком чиста для какой бы то ни было лжи. Но почему она не поверила и что теперь думает? Почему здесь все не так, как было там, в городе, в кругу своих друзей?
Герману казалось, что вся жизнь в Лахте, все, с чем он здесь столкнулся — не настоящее, призрачное, похожее на сон. Потом вдруг все переворачивалось в сознании, как песочные часы, и он начинал думать, что только здесь и столкнулся с настоящей человеческой жизнью, где все не выдумано и откровенно, как сама природа.
Герман представил Катю на тротуаре городской улицы. Обратил бы он на нее внимание? Несомненно, потому что привык всматриваться во всех красивых девчонок. И он мгновенно определил бы, что Катя — из деревни, провинциалка: скованность движений, будто на нее смотрит весь город, настороженно-робкий взгляд, необыкновенная серьезность лица. Он прошел бы мимо и через минуту уже не помнил о ней — разные ступени жизни! А Петр, тот вообще не привлек бы внимания: много их ходит таких по городу — не та одежда, не те манеры...
А сам?.. Оказался в новых условиях, столкнулся с людьми иного образа жизни — и день ото дня все явственней ощущает зыбкость своего положения, вынужден изменять своим привычкам. Там он легко находил общий язык с девчонками своего круга: угостил дорогой сигаретой, сказал два-три щедрых комплимента, сводил в ресторан — и благосклонность обеспечена. А здесь все по-другому, все не так, на первый взгляд — проще, на деле — многократно сложней...
Герман возвратился домой, когда совсем смерклось. Отец ждал его на крыльце.
— Посидим? — предложил Василий Кирикович и отодвинулся на край верхней ступеньки. — Вечер сегодня хороший. И комаров нет.
— Вечер-то хороший... — хмуро отозвался Герман.
— А что?
— Ничего... Ты почему обманул дедушку и бабушку? Ты же обещал им прийти!
Василий Кирикович встревоженно вскинул брови.
— Там был обо мне разговор?
— Не в разговоре дело. Не хотел идти, не надо было обещать. Они весь день только и оглядывались сюда, всё тебя ждали.
— Понимаешь, я прилег отдохнуть и уснул.
— Ты спал, а они — плакали.
— Плакали?