Она не ответила и прошла в спальню.
— Кирик Савельевич умер, — отозвался из прихожей Петр.
У Германа так и оборвалось дыханье. Он кинулся будить отца.
Василий Кирикович щурился от яркого света, проникающего из прихожей через раскрытую дверь, зевал, почесывался, потом долго натягивал брюки.
— Что, машина пришла? — спросил он, но увидел у порога Петра и непонимающе уставился на него красными спросонья глазами.
— Я к вам с неприятной вестью... — сказал Петр. — Ваш отец умер.
— Отец? Умер? Когда?..
— Сегодня вечером.
— Вот те на!.. — Василий Кирикович сел на стул, взглянул на часы. — Еще половина двенадцатого? А я думал, уже утро... Да... Значит, умер?..
В кухне хозяйка разогревала самовар. Бригадир подал Петру брюки.
— Переодень. Да и разуйся. Пусть ноги отдохнут.
— Спасибо. Я сразу обратно.
— Вот чаю-то попьете и отправитесь. Самовар у нас быстро кипит.
А Герман сидел на табуретке, тупо смотрел в пол и никак не мог представить, что дед, которого он еще вчера угощал сигаретами, который утром печально смотрел на него, за что-то благодарил, а потом плакал, — этот дед умер!..
— Вы-то когда пойдете? Сейчас или утром? — спросил Петр у Василия Кириковича.
— Мы? Куда?
— В Лахту, куда же! — будто очнувшись, бросил Герман.
— Идти обратно? Такую дорогу? — Василий Кирикович вытаращил глаза. — Но я же не могу! Я и сюда едва дошел.
— Да уж потихоньку, с отдыхом, — заметил бригадир.
— Нет, нет, это немыслимо! — Василий Кирикович на мгновение задумался, видимо вспоминая с таким трудом пройденный путь, и повторил: — Немыслимо!..
— А ежели верхо́м? — сказал бригадир. — Раз такое дело, я лошадей дам... Только тогда уж утром придется, по свету ехать, а то в теми по этой дороге глаза выколете. — Он обернулся к Петру. — Вы ведь косить-то кончили?
— Кончили. Лошадей пригоним! Об этом разговору нет.
— Но я в жизни не ездил верхом! И Герман тоже... Нет, ничего не придумать... Да и Светлана... У нее тоже несчастье.
— Что ты ссылаешься на Светлану? — возмутился Герман. — Нет у нее никакого несчастья!
— Откуда ты знаешь? Может, она тоже больна и лежит при смерти!.. Нет, мы не можем ехать в Лахту. Отца все равно не вернешь, а вдруг эта задержка обернется вторым горем?.. Вы уж там похороните старика честь честью, как положено. Я и денег на похороны дам.
— Деньги-то не нужны. На что деньги? — ответил Петр.
Из кухни вышла хозяйка.
— Чай на столе. Идите, пейте.
Но в прихожей никто не тронулся с места. Все сидели, не глядя друг на друга, будто поссорились меж собой. Лишь Петр откликнулся на приглашение хозяйки, но и он не пошел к столу, а попросил стакан чаю, который тут и выпил возле порога.
— Значит, не вернетесь?
— Нет, — отрезал Василий Кирикович. — Нам не осилить дорогу.
А Герман опять смотрел в пол, и кровь стучала в висках: вернись, вернись, вернись!.. Вместе с тем какой-то внутренний голос нашептывал: вернись, там Катя, и ты снова увидишь ее! Но именно этот внутренний голос мешал Герману принять решение, удерживал его на месте: при чем Катя, если там дедушка умер?!
— Ну что же... Тогда я пойду, — Петр устало поднялся со стула. — Бабушке-то что передать?
— Я даже и не знаю, — растерялся Василий Кирикович. — Все так неожиданно!.. Голова ничего не соображает... Это же случайность, что ты застал нас здесь. А если бы мы с вечера уехали? Видишь, какое дело!..
Петр смотрел на Василия Кириковича из-под бугристых бровей, ждал.
— Лучше всего, если ты скажешь, что не застал нас в Сарге.
— Это уже совсем гнусно! — не сдержался Герман.
— Почему? — удивился отец. — По крайней мере бабушка будет меньше расстраиваться. И вообще я думаю...
— До свидания! — Петр подал бригадиру руку, кивнул хозяйке и вышел.
Герман вскочил, хотел кинуться следом, но боязнь быть неверно понятым остановила его.
А Василий Кирикович так и не договорил, что он еще думал...
Сто десять километров грунтовой дороги от Чудрина до станции рейсовый автобус шел пять часов. Все это время Германа неотступно мучило чувство непрощаемой вины перед умершим дедом. Ведь он же обещал не уезжать и жестоко обманул старика перед самой смертью!.. Стыд жег лицо, и так ныло в груди, что трудно было дышать.
«Хоть бы к мертвому-то вернулся! — каялся Герман. — Так нет, чего-то испугался, струсил, пошел на поводу у бесчувственного отца...»
Он вспоминал, как несказанно радовались старики их приезду, а потом вдруг видел ползущую на коленях Акулину. Затем снова то сияющее радостным смятением и залитое слезами радости лицо бабки, то ее же лицо, но уже залитое слезами горя. А теперь горе еще больше, неизмеримо больше! Как же она там одна?..