— Правду и говорю. В Ким-ярь. У меня дед умер. Вчера.
— Странно... А чего же ты, как на свиданье, вырядился? В ботиночках, в костюмчике... И в руках ничего. К родне так не ездят, хоть на свадьбу, хоть на похороны.
«В самом деле, — подумал Герман, — надо было чего-то купить...»
— Чего молчишь?
— Так... Мне и в голову не пришло.
— Странно!.. — многозначительно повторил шофер. — Вроде бы ты — парень серьезный. Это я мог бы забыть. А ты? Не похоже. Темнишь!.. — Он снова затормозил и, когда самосвал остановился, сказал: — Пока не признаешься, кто ты есть, куда корочки навострил и зачем — не поеду!
— Брось глупости. Объяснять долго. Да и не хочется. Не будем терять время.
— А может, ты человека убил или магазин ограбил? Почем я знаю! И теперь скрыться хочешь. А я тебе содействую. Вот заверну обратно в Чудрино, доставлю в милицию, и там выяснят, что ты за птичка!
— Кончай. Приедем в Саргу, и там узнаешь, если тебе надо. До утра я все равно никуда не пойду.
— Значит, в Сарге ночевочка? У кого?
— У бригадира. Там у меня больше нет знакомых.
— Понятно! Зачем другие знакомые, если бригадир — дядя Катеринке!
Герман невольно вздрогнул при упоминании дорогого имени. Шофер заметил это.
— Вот мы и выяснили. А ну, вылазь!.. — рыжие глаза его сверкнули злобой и ревностью, он схватил заводную ручку.
— Погоди, — устало сказал Герман. — У меня есть девушка, и зовут ее Катей...
— Выкручиваешься?!
— Катя Маркелова, из Ким-ярь! — повысил голос Герман. — А на твою шмакодявку я тыщу раз плевал! Понял? И не изматывай. Повезешь — вези, а нет — я и пешком дойду.
— Как, как ты ее обозвал? — меняясь в лице, прошипел веселый парень. — Шма... шма...
— Повезешь или нет?!
Что-то холодное и жесткое сверкнуло в черных глазах Германа, и шофер сдался.
— Ладно, — сказал он сквозь зубы. — Посмотрим! — и до самой Сарги как воды в рот набрал.
Когда машина остановилась возле дома бригадира, был первый час ночи. Шофер дал два коротких гудка, и скоро в сенях зажегся свет.
— Пошли! — кивнул шофер. — Да не вздумай удирать — я быстро бегаю.
Дверь открыл сам бригадир. Был он сонный, без рубахи, брюки застегнуты на одну верхнюю пуговицу. Увидев Германа, улыбнулся и сказал с каким-то облегчением:
— А, все-таки вернулись...
— Я один. Отец уехал.
— Ну!.. — лицо бригадира вытянулось. — Так и уехал? Смотри-ко ты!.. — и покачал головой. Потом поздоровался с шофером, пригласил в избу, провел в кухню. — Поужинайте! Самовар еще не остыл... А ты, видать, рисковый парень — один вернулся! И правильно сделал. Хорошо сделал! Деда похоронить надо. А как же! И бабке — утешенье...
— Вот только не догадался я ничего купить, — вздохнул Герман. — И сапоги в поезде остались...
— Это не великая беда! Сапоги найдем. А покупать — что покупать? Не на праздник едешь... — Он налил в стаканы чай, выставил из шкафа тарелку с домашними пирогами, из холодильника — две банки молока. — Завтра спешить придется. Третий день пойдет, всяко хоронить будут, коли ждать некого... Подвигайся, Володька! — кивнул шоферу. — Перекуси.
— Спасибо, дядь Миша, я пойду. — И виновато Герману: — А ты, друг, извини! Такой уж у меня характер. Дай пять!..
Когда он вышел, бригадир спросил:
— Не к Катьке ли своей приревновал?
— Было... Покипятился.
— Он всех к ней ревнует. То и дело середь ночи приезжает проверять, не гуляет ли она без него...
Утром, едва забрезжило, Герман вышел из Сарги. Ваня проводил его до околицы и по-взрослому посоветовал:
— Сразу-то шибко не иди, а то устанешь. А как середку пройдешь, тогда нажимай.
— А где эта середка? Как я узнаю?
— Дак ведь там мостик через ручьевину! Один мостик и есть на всей дороге, остальные ручьевины мелкие, бродовые... И часто на передышку не садись — хуже. На середке разок отдохнешь — и ладно. Ходко дойдешь! Это первый раз тяжело, а теперь много легче будет...
За полями, в низине, белел туман. Он не клубился, а расстилался над самой землей и был настолько плотен, что стога сена казались погруженными в эту густую разлившуюся до самого леса белизну. А на траве лежала роса. Герман удивился, что она мелкая-мелкая и совершенно не блестит, будто и не роса это, а сизая белесая пыль. Он даже наклонился и провел рукой по траве, но рука сразу стала мокрой.
Солнце еще не взошло, когда позади остались и желтые поля, и туманная росная луговина, и густое, замершее в безветрии, мелколесье. Укатанная дорога опять отвернула вправо, и Герман снова ступил под темный полог леса.
Было сумрачно, тихо, прохладно.
Как ни странно, Герман не испытывал никакого страха, хотя знал, что теперь на этой дороге ни впереди, ни позади нет никого, он один в замшелом глухом лесу. Но по этому же лесу, по этому самому проселку ночью, в темноте, бежал в Саргу и возвращался обратно в Лахту Петр; здесь когда-то шла со своим братом Катя, еще совсем-совсем маленькая — первоклассница, ей очень хотелось домой... Герман с грустью подумал, что ему самому неведомо вот такое неодолимое влечение к дому. Наоборот, сколько помнил, всегда не хотелось домой, в квартиру: не хотелось возвращаться с прогулки, когда няня тащила с улицы, не хотелось покидать застолье, когда закрывался ресторан, не хотелось спешить с пикника к последней электричке, не хотелось покидать ялтинский берег... А о предстоящем возвращении домой Герман вообще не мог думать. Где-то в глубине его сознания жила то ли надежда, то ли мысль, еще неясная и неопределенная, что он уже никогда туда не возвратится...