— Заткнись, раб!
Тревер посмотрел на него, на других Коринов. Что-то в их лицах и манере, с какой они ехали по темнеющим пустым улицам, говорило ему, что они тоже боятся.
— Вы, Корины, — сказал он, — надменные полубоги, ездящие вокруг и посылающие своих соколов охотиться и убивать, — вы больше боитесь своего хозяина, чем рабы вас!
Они повернули к нему мертвенно-бледные лица, горящие ненавистью. Он вспомнил, как Тот захватил его мозг, и какое это было ощущение. Теперь он многое понял.
— Ну, и каково быть в рабстве, Корины? — спросил он. — Быть в рабстве не только телом, но мозгом и душой?
Гелт повернулся, как разящая змея. Но удара не последовало. Рука, поднявшая тяжелый хлыст, внезапно остановилась, а затем упала. Глаза Корина пылали беспомощной злобой под мерцающим солнечным камнем.
Тревер невольно рассмеялся:
— Оно желает видеть меня живым. Значит, я пока в безопасности и могу высказать вам все, что я о вас думаю. Вы все еще каторжники, не так ли? И это после трехсот лет! Ну, неудивительно, что вы ненавидите рабов.
Конечно, не те каторжники. Солнечные камни не дают долголетия. Тревер знал как размножаются Корины: они крадут женщин из числа рабов, родившихся мальчиков оставляют, а девочек убивают. Он снова засмеялся.
— В сущности, не так уж и хорошо быть Корином, а? Вы даже не можете почувствовать вкуса охоты и убийства… Неудивительно, что вы ненавидите всех! Люди порабощены, это верно, но они — не ваша собственность!
Вероятно, им очень хотелось убить его, но они не могли. Это было хозяином запрещено. Тревер смотрел на них в последних искрах света. Драгоценности и роскошные доспехи, тяжелые от золота уздечки животных, оружие — все это выглядело теперь глупым, как бумажные короны и травяные бороды, которые надевают дети, играя в королей. Здесь не было лордов или хозяев. Были только мелкие людишки и рабы. И солнечные камни были эмблемой позора.
Кавалькада ехала дальше. Пустые улицы, пустые дома, холодные окна, слишком огромные, чтобы через них смотрели человеческие глаза, ступеньки, слишком высокие, чтобы по ним взбирались человеческие ноги. Полная тьма, первый удар грома, первый блеск молнии между утесами. Теперь животные торопились и неслись почти галопом, подгоняемые разрядами молний и едким дождем.
Всадники выехали на большую площадь. Вокруг нее стояли плотные ряды домов, освещенные факелами; в безмерно огромных домовых дверях там и сям стояли маленькие фигурки Коринов.
В самой середине площади стояло низкое каменное здание, без окон, с единственной дверью. Корины спешились и привязали своих животных перед этим неосвещенным входом.
— Слезай, — сказал Треверу Гелт.
Красноватая вспышка в небе показала землянину лицо Корина. Тот улыбался, как волк, готовящийся убить. Ударил гром, и дождь превратился в ливень, и Тревера втолкнули в дверь.
Он спотыкался на продавленных плитах в полной темноте, а Корины шли уверенно, как кошки. Тревер понял, что они часто были здесь, и понял также их ненависть к этому месту. Он чувствовал, как их тела источают эту ненависть и страх. Они не хотели идти сюда, но шли. Им было приказано.
Он чуть не упал с неожиданно возникшей перед ним лестницы, но кто-то удержал его, схватив за локоть. Ступени были страшно высокие: спускаться по ним приходилось, как спускается малый ребенок, приседая и вытягивая ногу. От стены шел поток горячего воздуха, но Тревера знобило. Он чувствовал, что твердый камень ступеней стерт до глубоких впадин. Чьи ноги ходили тут? И когда?
Сквозь тьму наползал серо-желтый свет. Они спускались и спускались, казалось, бесконечно долго. Свет стал ярче, и Тревер снова различал лица Коринов. Жара стала невыносимой, но в сердце Тревера все еще царил лед.
Лестница привела их в длинный низкий коридор, такой длинный, что дальний его конец терялся в тени пара. Тревер подумал, что коридор, наверное, пробит в естественной пещере, потому что то тут, то там в каменном полу горели и пузырились мелкие выделения газов, давая мрачный свет и запах серы.
По обеим сторонам коридора шли ряды статуй, сидящих в каменных креслах. Тревер пригляделся к тем, и по его спине поползли мурашки. Статуи мужчин и женщин, а вернее сказать, человекоподобных созданий мужского и женского пола сидели торжественно, нагие, сложив руки на коленях: их глаза, сделанные из тускло-красноватого камня, смотрели прямо вперед; лица спокойные и сосредоточенные, со странной терпеливой грустью, с глубокими морщинами вокруг рта и щек. Статуи были бы, вероятно, футов двадцати вышиной, если бы стояли. И были они мастерски вырезаны из какого-то материала, вроде алебастра.