Минусов подивился, в какой уже раз, умению жены делаться похожей на мужа, если она его обожает, с радостью, даже с наслаждением перенимать мысли, поступки, угадывать его желания, угождать, оставаясь при всем женщиной ничуть не униженной. Жажда дополнить собой, возвысить обожаемого? Стать одним целым и потому более совершенным?.. Что-то древнее, изначальное. И напротив, жена всегда несчастна, если презирает, унижает мужа. Чем охотнее он подлаживается под нее, тем ненавистней становится, как бы лишая жену природного предначертания быть счастливой в ином, более важном — иметь мужа. Сколько приходилось слышать Минусову искренних жалоб чиновных и ученых женщин: «Ах, как хочется побыть просто бабой!» Однако слишком уж прямой расчет, выбранный Сергуниным и охотно принятый Клавой, точно некий неподписанный договор на верность, счастье, семью, беспокоил Минусова непривычным сомнением.
— Шел я сейчас парком, — заговорил он, оглядывая притихших гостей, явно приготовившихся слушать его. — Сыро, ветерок прохладный, зелень сверкает… И вспомнились мне строчки, давно вроде бы позабытые. «Апрельская острая зелень на стуже — как вскрик, как испуг. Прислушайся: птицы и звери в душе шелохнулись вдруг. Прихлынули смутные звуки, дохнула земля глубиной… Сожмем же покрепче руки, чтоб выстоять нам под Луной». Вдумайтесь: весна, все оживает, пробуждается, человек, словно оттаивая после долгой зимы, жаждет сближения с природой… и тут слышит: «Птицы и звери в душе шелохнулись вдруг». Раньше я не задумывался над смыслом стихотворения, а теперь донял так: в человеке еще много дикого, природного, стихийного, человеку надо освобождаться от этого, чтобы не погубить себя. Потому-то поэт призывает: «Сожмем же покрепче руки, чтоб выстоять нам под Луной». Очень близко к тому, что говорите вы, Рудольф.
— Именно. Даже точнее, образнее… О зверях — прямо моя больная мысль! Чьи стихи?
— Не помню. Может, мои давние. Но давайте спокойно разберемся. Человек — дитя природы. Пока с этим все согласны. А значит, природа наградила человека ощущениями, чувствами и мыслительной способностью. Одного больше в человеке, другого меньше… Представьте себе лишь ощущающее существо — это животное. Но и только мыслящее, лишенное ощущений, чувств — машина. И такая машина не менее опасна. Значит?..
— Фифти-фифти! — выкрикнул Юрка Кудрявцев, утомившийся от молчания, осушивший свой бокал. — Золотая серединка, одним словом, Максминус, извините! Максимилиан Гурьянович!
— Извиняю, — кивнул Минусов, рассмеявшись. — Пью за фифти-фифти. Только норма сделает человека нормальным. Имею в виду, конечно, все: физическую, мыслительную, духовную норму.
— Согласен, — улыбнулся и Рудольф Сергунин. — Но настаиваю: чувства, эмоции — для личного употребления; для общественного — только разум. Разума не хватает людям.
— Да здравствует разум! — Юрка наполнил бокалы, подал каждому, торопливо чокаясь.
— Подожди, юный бражник, — придержал его руку Сергунин. — Мысль потеряю… О себе хочу сказать. Помните, Максимилиан Гурьянович, машину помял мне один тип? Истерика случилась, правда? Эмоции, переживания измучили меня. А ведь тогда я уже считал себя разумным существом. Вот она, сила природы. Ладно хоть частный случай… А если большой начальник так расчувствуется?.. С того случая я занялся собой серьезно.
Юрка, снова зацокав своим бокалом о другие, сказал:
— Создадим общество Разума, два члена имеются…
— А я? — спросила серьезно Клава.
— Ну, три. Женюсь — будет четвертая…
— Для начала, — Рудольф взял у него бокал, поставил на столик, — разумно относись к этому.
— Да я что, пьющий? — вскочил вдруг возмутившийся авторемонтник Кудрявцев. — Ради тебя же! Да вот Максимилиана Гурьяновича давно не видел. Шуток не понимаешь, рацио-сухарь!
Сергунин выждал, пока отговорится, отбегается по комнате молоденький дружок, сказал, вздохнув огорченно:
— Вот, видели? Только что с дерева спрыгнул. На хвосте висел.
Разом развеселились, и Юрка, немного похмурившись и поняв шутку, тоже отмяк по-мальчишески легко.
Минусов поднял свой бокал и этим как бы попросил слова.
— Вы, Рудольф, говорили о клане особой минусовской дружбы. Вернее было бы сказать: максминусовской. Не смущайтесь, мне это больше нравится. Тут Гарущенко выразил, по-видимому, мою суть. Я подхожу к дружбе с минусом, даже максминусом — нет человека хоть чем-то ниже меня, не должно быть. Вот и все. Поэтому в мой «клан» заранее приняты все, близкие и дальние. А теперь давайте по российскому обычаю выпьем за сочетавшихся браком Рудольфа и Клавдию, крикнем им горько, пожелаем всяческого добра, здоровых детишек, долгих лет разумной любви.
— Горько! — охотно поддержал Юрка, едва сносивший мудреные разговоры.
Рудольф и Клава потянулись друг к дружке. Рудольф хотел поцеловать жену спокойно, словно выполняя серьезнее дело, но все-таки улыбнулся чуть растерянно, Клава же вмиг залилась румянцем до корешков волос на незагорелом лбу, прижмурила глаза, а после поцелуя спрятала в ладошки лицо.
Допили вино, поговорили о весне, автомобильном сезоне, городских новостях, и Минусов проводил гостей на лестничную площадку, пожал им руки, сказал самые нежные, какие только нашлись, слова. Вернувшись, прилег на диван, и первое, о чем подумал, была мысль о Юрке Кудрявцеве: «Хорошо, беспризорник пристроен, попал в надежные руки». Затем, понемногу задремывая от разморившего вина, размышлял о случайностях житейских. Не произойди авария у Сергунина, не встретился бы он с Кудрявцевым… А еще ранее, не столкнись он с хозяином «Волги»… Нет, еще раньше, не заведи хозяин «Волги» любовницу… и т. д.
Но перед тем как заснуть, ему вдруг ясно подумалось: а ведь во всю историю свою люди стремились к разуму, разумности. Безрассудство прощалось лишь влюбленным. Удастся ли теперешним молодым, цивилизованным, сделать любовь разумной?»
— Так, Ольга Борисовна, слушайте внимательно. Вы сидите в кресле водителя автомобиля «Запорожец». Справа от вас — я, на месте пассажира, позади пока пусто, но тоже могут быть пассажиры. Вам нужно, вы хотите вести автомобиль. А для этого необходимо научиться управлять им. Правильно?
— Да, Максимилиан Гурьянович. — Ольга Борисовна Калиновская, наряженная в серый брючный костюм, спортивную вязаную шапочку, с зеленым шарфиком, перекинутым через плечо, сидела, прямо и строго держа спину, цепко схватившись за рулевое колесо руками в тонких замшевых перчатках. — А я могу сразу поехать?
— Нет. Потому что не включен мотор. Но даже если будет работать мотор, вы не поедете: автомобиль придуман разумно — глохнет, не двигается с места, если человеку неизвестны хотя бы элементарные правила вождения. С них мы и начнем. Расслабьтесь, опустите руки, смотрите вниз, вон на те три педали. В них, да в этом рычажке, что у вашей правой руки, вся суть движения автомобиля. Рулевое колесо, или просто баранка, — всего лишь вожжи для железного коня, но все видят баранку, и она стала как бы символом шоферской работы. Другое, самое важное, выполняется водителем едва приметно, автоматически, а для этого нужна очень большая тренировка…
— Я знаю, читала инструкцию.
Минусов, словно не услышав ее слов, не почувствовав ее почти детского нетерпения, размеренно продолжал:
— Нажмите левой ногой левую крайнюю педаль. До упора. Так. Это сцепление. Правую руку положите на головку рычага скоростей, и давайте вместе включим первую скорость. Движение начинается только с первой. Так, почувствовали: чуть влево и вперед. Теперь мягко отпускайте сцепление, а правой ногой, тоже мягко, утопляйте педаль акселератора, как бы прибавляя газ. Если резко отпустите сцепление и не прибавите достаточно газа, мотор заглохнет. Вот вам первые, простые и очень сложные (сложные в четкой последовательности, синхронности), движения, без которых не обходится ни один шофер мира. Тренируйтесь. Повторите терпеливо и много-много раз.
Выйдя из «Запорожца» и оставив дверцу открытой, Минусов сел на сухой бугорок у корневища сосны, уперся спиной в подогретый солнцем, слегка гудящий от верхового ветра ствол. Зеленый луг ровным, точно подстриженным газоном, раскинулся между лесом и берегом речки, был достаточно широк, чтобы не пугаться начинающему водителю деревьев и речки, и здесь, судя по прошлогодним колеям, «накатывали опыт» автолюбители. «Запорожец» оранжево сиял, напоминая Минусову сплющенный апельсин, теперь надкушенный, — с откинутой дверцей, — внутри которого в профиль к нему сидела худенькая, рослая женщина, казавшаяся сейчас очень молодой. Она старательно и более спокойно, чем при нем, жала на педали, передвигала рычаг скоростей. Ее четкая фигура покачивалась однообразно, почти без остановок: голова клонилась к ветровому стеклу, затем откидывалась к спинке сиденья, и снова, снова… Да, только учительница, с ее бесконечным терпением, повторами одного и того же, привычкой ценить минуты, жить по расписанию, могла так покорно и выносливо тренировать себя. Нет, Минусову уже не казался глупостью «Запорожец»: бывшей учительнице, да еще одинокой, невозможно стать пенсионеркой, просиживающей дни на скамейке у подъезда; сесть, затормозить себя — для нее конец, смерть. Автомобиль же — движение, дороги, села и города, пусть недальние, а главное — люди, встречи, впечатления. Ведь и сам он странствовал в кабине автомобиля.