— Вы ведь, сударыня, не откажитесь позаниматься сексом втроем? — спросил Алексей, неожиданно повернувшись к Леночке.
Неожиданно для нас она с абсолютно серьезным видом ответила:
— Почему бы и нет.
Дальнейшие события в очередной раз доказали мне мою бесхребетность и то, что произошло, затушило благочестивый порыв найти выход из создавшегося нравственного тупика. Лена оказалась ласковой и нежной, при всем при этом ее движения были расчетливы и точны, чего нельзя было сказать о нас. Я, например, расслабился полностью, только когда Краснощеков погасил свет…
Через полчаса мы лежали на сдвинутых топчанах, предаваясь релаксу.
— Неординарные ощущения, — Краснощеков жадно затянулся.
— Я больше с вами, волками, на такие темы разговаривать не буду! — перебила его Лена.
Я приподнялся на локтях и посмотрел на нее. Она улыбалась и дрожащими пальцами пыталась застегнуть блузку. Затем, видя что с дрожью ей не справиться, она выхватила сигарету из только что ласкавших ее пальцев Алексея и сделала глубокую затяжку.
— А я в следующий раз, а в том, что он будет иметь место, я не сомневаюсь, возьму с собой черепашку. — Краснощеков сохранял способность шутить в любой ситуации.
Глава 5
С утра была оттепель. Оттепель в этом городе — это грязная жижа вдоль тротуаров, брызги из-под колес, оставляющие на одежде несмываемые пятна, ну а состояние дорог таково, что любая лужа может оказаться невероятно глубокой. Именно в такую лужу я и угодил: воронкообразное углубление в асфальте с ледяными краями, где вода доходила мне до средней трети голени. Я чувствовал себя насекомым, попавшим в ловушку, устроенную муравьиным львом. После нескольких неудачных попыток вылезти, сохраняя вертикальное положение тела, я упал на бок и выбрался из воронки ползком. Нет ничего смешнее, глупее и обиднее, чем упавший в лужу человек, тем более если он делает это с таким сосредоточенно-серьезным выражением лица, какое было у меня. Какая-то старушка с авоськой и с рюкзаком втрое больше ее самой шарахнулась от меня со словами:
— Нажрутся, подонки. Сталина на вас нет!
— Я к тебе, старая, на вызов приеду, тогда посмотрим, на кого Сталина нет, — огрызнулся я.
Мокрые штаны и полная каша в голове — идеальное начало дня только для убежденных оптимистов. На протяжении оставшегося пути до дома я дрожал и, стуча зубами на разные лады, повторял одну и ту же фразу:
— Я споткнулся, я споткнулся.
Думать не хотелось. Подойдя к двери парадной, я с силой дернул ее на себя, но она не открылась. Я опять дернул, и тут с другой стороны потянули, я отпустил ручку.
— Здравствуйте! — поздоровался я с соседкой по лестничной площадке. Она с удивлением оглядела меня, кивнула и отправилась дальше, выгуливать собачку.
"Ну, вот приехали, я уже не помню, в какую сторону открывается дверь в моей парадной. Может надо было поехать к Краснощекову на дачу с его друзьями, там, как всегда, должно быть очень весело, хотя я и устал от тотального веселья. С другой стороны, судя по тому, что со мной происходит с самого утра, я явно двигаюсь не в том направлении. Нет, надо было рвать с напарником за город. Поел бы там шашлычков. Попил бы целебного красного вина и, как в прошлом году, покатался бы по гололеду в тазу, привязанному к бамперу автомобиля, или просто искупался бы в проруби после русской баньки, что может быть прекраснее", — бродили в моей голове остатки мыслей.
Дом меня встретил уютным запахом холостяцкой яичницы, над приготовлением которой корпел мой сосед, а когда мокрые штаны упали к ногам и соседский голос позвал к столу, мое настроение немного улучшилось.
— Ну, как дежурство? — препарируя вилкой глазунью, поинтересовался сосед.
— Как, как — по-разному, — я никак не мог довести количество сахара в чашке до требуемого, — для больных — хорошо, для меня — отдельный разговор.
Наконец, кофе стал сладким в достаточной для меня степени, и мы на некоторое время отключились от регулярного утреннего обмена мнениями о дне прошедшем. На протяжении всей трапезы я пытался сформулировать так мучавший меня этой ночью вопрос о существовании всевышнего. Мое лицо, видимо, выражало крайнюю степень сосредоточения, а сосед, ждавший, как и я, начала беседы, молчал.
— Слушай, Данила, ты ведь всерьез занимаешься богословием, объясни мне грешному, что все это значит?
— Вы что, на работе опять выпивали? Как вы умудряетесь больных-то лечить?
— Все было гораздо хуже, — ответил я, — наверное, нет греха, который бы я не совершил за прошедшие сутки.