На секунду я почувствовал легкий озноб, но это состояние улетучилось, как только мы вышли под лучи теплого майского солнца.
— Наконец-то мы дома! — проорал Краснощеков и сделал попытку поцеловать асфальт около родной станции, но я не дал ему этого сделать.
— Да, вдели нас сегодня, — покачал головой Коля Панков, — надо бы отдохнуть, да телевизор посмотреть, сейчас "Элен и ребята" начинаются.
— Чуть не забыл, Элен! — Краснощеков хлопнул себя ладонью по лбу и направился к телефону.
Попросив тридцатиминутный перерыв на обед, я отправился на кухню, где, образовав интимный кружок, коллеги фельдшера распивали бутылку трофейного "Хайникена", разлив его по маленьким граненым рюмочкам, вероятно, некогда мирно ютившемся у какой-нибудь старушки в довоенном буфете.
Пожелав им приятного аппетита, я смиксовал содержимое наших с Краснощековым и Панковым банок и принялся разогревать фирменное скоропомощное блюдо. Среди большого количества замысловатой формы рожков трогательно плавали кусочки печени парнокопытного, натыкаясь на островки мелко нарезанной сардельки. Все это венчали краснощековские домашние пельмени в маленьких, зеленых прожилках укропа. В желудке все равно пища смешается, а жевать в углу свою порцию — значит не уважать товарищей, поэтому у нас на "скорой" едят все вместе и все сразу.
Внезапно кто-то положил мне руку на плечо, и я вздрогнул, услышав замогильный голос Тамусенко:
— Миша, у меня сегодня день рождения — я угощаю.
— Чем, коктейлем из метилового спирта с кровью девственниц? — проговорил я, продолжая помешивать деревянной лопаточкой, инкрустированной руническими письменами, пищу богов, — да и что ты делаешь на станции, ты ведь уже давно отдежурил.
— Не хотите — не надо, я торт купил и пиво, — обиделся Артемий.
— Да я пошутил, не дуйся и неси все сюда. Видишь, народ уже пьет за твое здоровье. — Я ткнул лопаточкой в сторону коллег.
— С днем рождения, Артемий! — прокричал доктор Ларчиков, поднимая очередную рюмку с пивом.
Тамусенко, видимо перестав обижаться, абсолютно без разрешения опустил два пухлых пальца в кипящее варево и, ловко подцепив ими пельмень, отправил его в рот.
— Ты хоть руки после трупа помыл? — спросил я.
— А что? — искренне изумился Артемий.
— Да ничего, — настроение упало, и как-то сразу расхотелось есть.
— Можно вас на минуточку, дружище? — прошептал мне на ухо сияющий Краснощеков и потащил за рукав в коридор, не обращая внимания на Тамусенко, который, желая произвести фурор, открыл коробку с шикарным шоколадным тортом.
Я передал управление лопаткой материализовавшейся рядом со мной стройной соблазнительной фигурке Анастасии, шепнул ей на ухо непристойность и поддался напору Алексея.
— Я позвонил Леночке, — сказал Краснощеков и выдержал мхатовскую паузу.
— Ну, давай, — подзадорил его я.
— Ленин папа посмотрел работу и сказал, что, наверное, удастся ее провезти и продать в Германии.
— И что это нам сулит? — тупо спросил я.
— Он сказал, что нашей доли может быть хватит на поездку в Бундес, — напарник запрыгал на месте, имитируя отъезд.
— Картину нельзя продавать до седьмого августа, — передо мной встало бледное лицо старухи в полумраке таинственной квартиры.
— Если думаешь, что я буду ориентироваться на бредовые идеи, то ты глубоко ошибаешься. Пойдем на кухню, я видел там тортик, Краснощеков поднял указательный палец кверху и скроил отвратительно тупую рожу, видимо, тем самым желая отвлечь меня от мрачных мыслей.
Фельдшерско-врачебная братия, сдвинув столы, была занята поглощением шоколадного вавилона. Во главе стола сидел Артемий, пожирая легко усвояемые углеводы в виде безвкусных розочек, запивая все это пивом.
— Что пьешь, Тамусенко? — подвалил к имениннику Краснощеков.
— Портер! — весь довольный самим собой ответил вампиреныш.
— Что-то он уж очень похож на эритроцитарную массу, — проговорил Алексей, макая кусок торта в банку сгущенки.
— У вас жопка не слипнется? — спросил неунывающий Ларчиков, вытирая куском бинта жирные пальцы.
— Слипнется — разлепите! — ответил Краснощеков.
— Так, прекратить этот мерзкий, пошленький разговорчик! — оборвал нас Вислоухов, — здесь все же дамы.
Все как по команде посмотрели на Настю, которая пухлыми алыми губками слизывала остатки крема с указательного пальчика. Она окинула присутствующих томным взглядом и, как можно более чувственно, произнесла:
— Мне, Леонид Израилевич, как-то спокойнее, когда эти самцы интересуются друг другом, а не особями противоположного пола, единственной представительницей которого я сейчас и являюсь.