— Вот бы узнать обстоятельства происшествия, — мечтательно произнес Краснощеков.
— Сейчас мы это узнаем, — сказал я и показал в конец коридора, где образовался доктор Ларчиков, совмещающий работу на "скорой помощи" с дежурствами в стационаре в качестве нейрохирурга. Его сопровождала та самая миловидная медсестра, с которой я пытался завести знакомство во дворе.
— Видели тетку? У нас тут к ней, как в цирк, ходят, — начал Ларчиков.
— За что она себя так? Человек в железной маске, вроде, мужская роль, — спросил я, отвечая на его гипертрофированное мужское рукопожатие.
— Мне самому рассказали, так я не поверил. Играла с детьми, хотела их напугать. Уж кого она изображала, я не знаю, но, намучившись и действительно перепугав всех детей, вызвала бригаду.
— Как она, интересно, по телефону говорила? — встрял Краснощеков.
Медсестра прыснула, видимо посчитав его вопрос дурацким.
— Вы, барышня, зря смеетесь. Если над больной, так это безнравственно, а если надо мной, то сначала узнайте меня поближе. Может, слезами обливаться будете, — парировал Краснощеков и прихватил деву в халате за талию.
— Ей некогда, она на работе устает, — вступился за нее Ларчиков.
— Вы устаете от работы или от доброго доктора Димы? — спросил у медсестры Алексей, не убирая руки с талии.
"Черт возьми, мне тут уже делать нечего", — позавидовал я прыти своих товарищей.
— Хватит девушку смущать. Пойдемте лучше в ординаторскую, чайку выпьем, а ты, Наташенька, не обращай внимания на этих павианов.
На стенах ординаторской красовались различные лозунги типа: "Больным ты можешь и не быть, но спонсором ты быть обязан", "Доктор сыт — больному легче" или "Лечиться даром — даром лечиться".
— Это твое творчество? — спросил Краснощеков, нарушая тишину комнаты бряканьем ложечки, размешивающей сахар в стакане.
— Да тут и без меня умников много, это еще цветочки, — ответил Ларчиков.
Я уселся в кресло специально напротив девушки и принялся разглядывать ее острые коленки в нейлоновой упаковке.
Прежде, чем покинуть хозяев, мы, по совету Димы, посетили одну из палат на хирургическом отделении и поняли, что русского человека только могила исправит. На функциональной кровати сидели три классических заводчанина и соображали на троих. В этом бы не было ничего удивительного, если бы они соображали обычным способом. Горячительная жидкость, которая обычно попадает в нас через рот, к ним поступала через гастростомы. Гастростомы — резиновые трубочки, торчащие из живота и временно заменяющие пищевод. К трубочкам мужики присоединили воронки, которыми и чокались, сохраняя в них жидкость путем пережатия трубочек пальцами. По команде "будем здоровы" пальцы разжимались, и жидкость поступала в то, что осталось от желудков после операций.
— Куда пьете-то, и так желудков уже нет, — сказал я ошарашенно.
— Последнюю радость не отнять даже вам, — сказал один из мужичков и занюхал кусочком хлеба.
— Последнюю радость и вор не берет, — сказал Краснощеков, и мы направились к нашему автомобилю.
Пролетающие мимо вывески магазинов пробуждали угасающую перед обедом мозговую деятельность. После долгого молчания Алексей собрался с силами и произнес с трудом:
— Предлагаю взять пивасика, перед обедом уж больно хорошо.
— Я за! — сказал Панков и подрулил к ларькам на "Второй Советской".
Остановившийся автомобиль вывел меня из состояния полудремы, и я вывалился из кабины навстречу этикеткам и ценникам. Пугающее разнообразие сортов пива, возможность выбора настораживали юношу, становление которого происходило в эпоху социальных катаклизмов, продовольственных карточек и политических митингов. Я брел вдоль ряда ларьков, словно парашютист, тащивший за собой на стропах белоснежный купол парашюта с кривой черной надписью "БЫЛОЕ"
— Лешенька, я до сих пор не могу привыкнуть к такому обилию продуктов. Как мне быть? — начал я ерничать вслух.
— Дай денег, и ни о чем не думай, — ответил находчивый напарник, наваливаясь грудью на амбразуру ларечного окошка, — я все беру на себя.
Из ларька тонкой струйкой вытекал запах дешевых духов, табака и неуловимого присутствия мужчины рядом с женщиной.
Вдруг все эти ощущения, навеянные чувством голода, с торжественностью сводного духового оркестра перекрыло воспоминание о пачке "Равиоли", вмерзающей в грунт морозильной камеры холодильника, очень кстати стоящего в коридоре второго этажа.