– Эй! – крикнул Эдвардс. – А оно того стоит?
Кей оглянулся на ходу:
– Что? А, да… Если ты достаточно крепок. Неужели слабо помешать скромному пришельцу взорвать Вселенную?
Эдвардс шагал по окрестным улицам, размышляя о своем будущем. Не самый плохой район города, собственно говоря. Джеймса редко будили выстрелы, и он научился не слышать рев полицейских сирен. Пара соседей по многоквартирному дому кивали или улыбались ему, хотя вероятней всего потому, что они знали о его службе в полиции. Даже домовладелица делала ему скидку из-за его работы – не повредит иметь копа даже в одном из лучших нью-йоркских жилых домов – мало ли, съемщик окажется грубияном или какой малолетка решит подыскать утолок для грабежа. А если по великим праздникам из дома выходит Эдвардс в форме – в мешке, как называли это копы в штатском, – это отпугнет потенциальных злоумышленников.
В полуквартале от квартиры находился приличный погребок в испанском стиле, где всегда были отличные буритос и неплохие сэндвичи с ветчиной и сыром. В те дни, когда Джеймсу не улыбалось стряпать, – а таких дней было большинство, – он мог там чего-нибудь пожевать, не беспокоясь, что отравится.
И плата за квартиру невысока.
Чего еще можно желать?
Он прошел мимо пьянчуги, сгорбившегося в дверях. Аромат мочи и прокисшего вина мешался с тяжелым духом немытого тела.
А может…, это не пьянчужка? А кто-то с Бета Альфа VII или еще откуда подальше? До сегодняшнего дня Эдвардс не задумывался о подобных вещах. Все эти прибамбасы из научно-фантастических книжонок – штуки, конечно, занимательные, но трудно было предположить, что они как-то влияют на реальную жизнь.
Выходит, он ошибался. Эдвардс вспомнил слова Кея и зябко повел плечами.
Тем более что ошибаться Джеймс очень не любил.
Если остановиться и тряхануть выпивоху, вдруг у него где-то припрятан бластер? Или какая-нибудь футуристическая штуковина, что ловит телесигнал из-за луны? А вместо руки обнаружится щупальце?
Но не это грызло Эдвардса. Да. Верно. По большому счету жизнь у него была ничего-себе-вполне. Конечно, на работе полно всякой гнили: парней, которым за решеткой сидеть, а не за преступниками гоняться, но они – не его головная боль. Рано или поздно, но он получит золотой значок, станет детективом, а все эти вонючки пойдут побоку. Раньше или позже, но алмаз в куче дерьма непременно заметят.
Ну да, только если алмаз – стоит только солнцу блеснуть на его гранях – не будет заваливать то самое дерьмо. Слишком глубокие корни пустила в нью-йоркской бюрократии протекция, став ее частью, а копы – те еще бюрократы. Любой званием выше капитана тот еще фрукт, да и уйма капитанов, по мнению Джеймса, с гнильцой. Его очень долго могут держать в черном теле, задвигать в угол, но Эдвардс был уверен: со временем он раскусит систему и ее правила. Это ведь игра, а в играх он дока и редко проигрывает.
Ну да, можно остаться на службе, и коли придушить гордость и разок-другой поцеловать какую-нибудь шишку в задницу, то, глядишь, и повысят. Джеймс понимал, что на это у него сообразительности хватит.
А пока он будет носиться по улицам, надоедать сутенерам, гоняться за торговцами "дурью", арестовывать шлюх, взломщиков, мелких жуликов, грабителей, насильников и прочую шваль – пену, накипающую на цивилизации. Кому-то надо этим заниматься. И дело достойное, никто не спорит. И, как правило, веселое.
Но дело было в том, что Эдвардс чувствовал себя вроде того парня, которому всучили сачок и послали вылавливать в бассейне пескарей. Ничего особенного – только глядь, а мимо скользит парочка акул.
Как тут думать о пескарях, когда знаешь, что поблизости плавает добыча покрупнее?
Итак, вот в чем вопрос: оставить все как есть, заниматься привычным делом и делать его чертовски хорошо? Или плюнуть на все и вступить в какую-то псевдосекретную организацию, где народ ни хрена не смыслит, как надо одеваться, и которая занимается пришельцами, – и не рассказывать никому, что на грузовой корабль "зайцем" пролезли не какие-то типы из страны третьего мира, а взаправдашние – честное слово, богом клянусь – твари из далекого космоса?
Что будем делать, Джеймс?
Подходящее укрытие для корабля он отыскал через несколько галактических недель. Пустое здание из брикетов обожженной глины, не в пример выше и темнее жилища бедняги Эдгара, служило прибежищем для здешних измельчавших полудиких членистоногих. Бигбаг чувствовал их всех – и сканером, и сердцем. Двести тысяч… Было в них что-то общее для пришельца со звезд. Наверное, все они, почти без исключений, были еще не существами в полном смысле этого слова, а заготовками, болванками, из которых только кровавые века истории выточат когда-нибудь настоящего гордого и свободного носителя разума. Они были пассивны, жадны и невероятно, фантастически эгоистичны. Огромное большинство из них было ни в чем не виновато. Дикость их зиждилась на пассивности и невежестве, а пассивность и невежество в каждом новом поколении порождали дикость. Если бы они все были одинаковы, то педипальпы опустились бы и не на что было бы надеяться…, но и среди них редко, невыносимо редко, как светлячки в безбрежной пустыне, вспыхивали огоньки неимоверно далекого, но неизбежного грядущего. Вспыхивали, несмотря ни на что. Несмотря на всю их кажущуюся никчемность. Несмотря на гнет. Несмотря на то, что их затаптывали сапогами, травили ядами, насылали эпидемии, разрушали дома… Они не знали, что будущее за них, что будущее без них невозможно, что в этом мире студенистых тусклоглазых монстров они являются единственной реальностью будущего, что они – фермент, теин в чае, букет в благородном вине… Братья мои, подумал Бигбаг. Я ваш, я плоть от плоти вашей! С огромной силой он почувствовал, что пришел сюда не только как мститель за родную планету, но и как брат, спасающий брата, сын, оберегающий отца…
Он шагнул под темные своды с бьющимся сердцем.
И тут же услышал, как снаружи шумно подъехало и остановилось местное средство передвижения. Хлопнула дверь и застучали неторопливые уверенные шаги…
Это провал, мелькнула первая мысль. Меня идут брать…
Не может быть, мелькнула вторая – и последняя.
Потому что вошедший абориген гнал впереди себя волну незабываемого запаха. Того самого запаха, который исходил от куч желтоватого сахара, в одно прекрасное утро появившихся на окраинах города-гнезда. Первыми, конечно, угощение отведали дети…
Вошедший не видел Бигбага. Зато тот хорошо рассмотрел его со своего места. Выше бедняги Эдгара и заметно шире в брюшке и плечах, на шарообразной щетинистой голове – мясистые отростки-уши и очень маленькие глазки, теряющиеся среди бесчисленных складок кожи. На миг мелькнуло: а не поменять ли оболочку, эта-то попросторнее будет… Мелькнуло – и пропало.
Потому что абориген заговорил:
– Вот вы где, мои маленькие! Расплодились-то как! И бодренькие какие, и толстенькие. Куда же вы так бежите, папочка принес вам гостинчику…
За спиной у него висело что-то вроде баллона с газовой смесью для скафандра, от которого тянулась гибкая труба к чему-то, отдаленно напоминавшему то примитивное оружие, которым на краю ямы размахивал бедняга Эдгар.
– А я еще стишок выучил, специально для вас, – продолжал абориген. – Все ненавидят мандавошек, а мне так жалко бедных крошек! – и он ржаво захохотал.
Бигбаг стоял в недоумении. Если он говорит правду…, то откуда этот запах? А если запах мне не мерещится…, то получается, что абориген…, говорит не правду, а что-то другое? (Переводчик возмущенно загудел, не в силах подобрать слово.) Но так же не бывает!…