Я задавал направление, малайцы-землемеры провешивали трассу и определяли, где надо вынуть грунт, где подсыпать.
Вперед, только вперед! Еще совсем недавно я намечал трассу в девственном лесу, спугивая оленей и гиббонов, а сегодня там уже свистит паровоз.
— Скоро Нунукан будет по-настоящему освоен, — радовался Джаин. — И это сделали мы, туан!
— Не миновать нам беды, — говорил старый Дулла. — Этак для старого владыки Нунукана не останется места! Тогда он отомстит нам. Пока не поздно, надо принести ему жертву и просить, чтобы он нас извинил, туан!
— Ох, уж этот Нунукан! — жаловалась Сари. — Разве мы тут для себя живем? Разве это жизнь? Ты все отдаешь компании и людям, которые ей служат. На мою долю редко-редко приходится маленький кусочек. А тебе самому и вовсе ничего не остается! Ну что в этом хорошего?
— Ничего, зато благодаря нам сколько народу зарабатывают деньги!
— Разве это хорошо? Да ты сам в это не веришь. И за чем ты только гонишься! Что — не знаешь?..
— Пожалуй, что так, Сари.
Если мы кое-как поспевали строить железные дороги, то лишь потому, что в Китай вторглись японцы. Многие китайцы покинули родину, спасаясь от поработителей и убийц. Некоторые бежали в Гонконг, а оттуда на разных судах — от больших пароходов до крохотных джонок — продолжали путь на юг и добрались даже до Борнео.
Как-то незаметно на Нунукане собралось несколько сот беженцев. Разумеется, чтобы сойти на берег в чужой стране, нужны были особые бумаги, разрешение на въезд. Откуда им все это взять?..
Я выдавал китайцам рис и ставил их на строительство железных дорог. Им хорошо — и работа кипела как никогда. Но — увы, наша радость была недолговечной. Голландские власти проведали о беженцах и прислали военные отряды, чтобы выдворить их на родину. Пусть гибнут там от рук захватчиков или от голода.
И ведь дело не в жестокости и не в садизме. Так уж устроены мы, европейцы: есть правила — надо выполнять. Поклоняемся священным книгам, молимся на печатное слово.
Мне удалось спрятать в джунглях от голландских солдат немало китайцев. Как только солдаты покинули остров, беженцы вышли из леса и вернулись к работе.
В эти же дни на Нунукане появилось несколько японских шпионов. У них были все нужные документы, они не боялись властей. Зато им нужно было остерегаться китайцев. Тогда я впервые увидел, что такое настоящая ненависть.
Мы с недоумением смотрели на этих китайцев и японцев. Я-то узнавал в них себя и других европейцев, но для индонезийцев это было нечто новое.
— Они так похожи друг на друга, — недоумевал Бара. — Одни цвет кожи, и те и другие — сквернословы и безбожники. Зачем им убивать друг друга? Если бы еще из-за женщин! А тут?!.
— Туан, — продолжал Бара, — я работал и на голландцев, и на китайцев, и на японцев. Есть среди них плохие люди, но большинство хорошие, очень хорошие! Однако же воюют между собой. Говорят даже, будто японцы скоро придут сюда воевать с голландцами! Среди мусульман такие вещи невозможны.
— Охота тебе ломать над этим голову, Бара! Инш Аллах!
Бара смущенно улыбается: я, безбожник, подловил его.
Я забрал Бару с участка в Себакисе и поставил присматривать за железнодорожным строительством. Здесь работало много макассарцев, а Бара знал подход к ним. Если бы но он, я вряд ли решился бы держать этих макассарцев. Уж очень неуравновешенный народ.
И ведь когда им надо, они отлично управляют собой. Вот вбили себе в голову, что Бара наделен сверхъестественной силой, и, пока он поблизости, не позволяют чувствам брать верх над рассудком.
Удивительные это вещи — тайные силы, выдуманный страх перед ними, суеверие. Зачастую человек не может справиться с ними. В такой обстановке, в какой жили мы, особенно чувствуешь себя рабом случайностей. Сплошь и рядом жизнь одного человека зависела от мимолетного настроения другого, который и не пытался обуздать себя.
Взять хоть Бачо, макассарца, который работал под началом Бары. Это был странный, диковатый человек, предрасположенный к истерии. Его рассудок нередко терял власть над толом.
Сам Бачо был уверен, что некие таинственные силы заставляют его нападать на людей или подолгу бродить в джунглях. Оба они — и он и Бара — считали эти силы слишком могущественными, чтобы с ними можно было сладить.
Если Бачо бросал работу и уходил в джунгли, Бара не говорил ему ни слова. Он никогда не мешал Бачо спокойно отсыпаться после возвращения из леса. Стоило бесам оставить Бачо, и он работал за двоих — только бы никто не стеснял его свободы. Десятник не засчитывал ему прогула — ведь Бачо с лихвой наверстывал упущенное.