— Не тебе мне приказывать, Нокиа, можешь запомнить это теперь навсегда и на веки вечные, аминь!
В этот момент Меттяля нащупал на земле шест от вешала и поднял его.
— Иди-ка сюда, если ты такой храбрый! — продолжал кричать Меттяля, замахиваясь здоровенной жердиной. До лодки ею он не достал бы, позже это было точно установлено судом.
Однако заносчивые слова и угрожающие жесты Меттяля привели Салонена-Нокиа в безумную ярость. Он и вообще-то терпеть не мог этого здоровенного, неотесанного мужлана, у которого подбородок вечно был в густой небритой щетине, не было подтяжек и штаны свисали. Уже давно они втайне злились один на другого. И хотя лошадь принадлежала Меттяля, но сплавщики работали с нею поочередно, и всегда, когда наступала очередь Нокии, он дергал поводья без нужды и очень грубо бранил животное. Правда, потом он, бывало, угощал лошадь кусочками сахара, но это раздражало Меттяля не меньше.
Салонен не заставил себя долго упрашивать, он выпрыгнул из лодки в воду, выбрался на берег и, не раздумывая, бросился прямо на грозившего шестом обидчика. Тот, будучи пьяным да и вообще неуклюжим, не успел пустить в дело свою жердину, прежде чем длинное лезвие каухавасской финки, множество раз втыкавшееся в стену домика, не вошло по рукоятку ему в грудь с левой стороны, перебив ребро и пронзив затем сердечную мышцу.
Именно в этот момент Пуоламяки вроде бы и крикнул Салонену: «Бей как следует, если уж бьешь!», из-за чего он потом и стоял арестованный рядом с Салоненом. Но никто из свидетелей не решился в суде поклясться, что все было именно так.
Меттяля, получивший удар финкой, устремился инстинктивно, в каком-то сумеречном состоянии в бегство вверх по береговому откосу… Он успел достичь как раз границы травы ржаного поля и завалился там безжизненно на бок, кровь хлестала из раны, глаза остекленели и, казалось, уставились на луну.
«Все-таки… все-таки… надо было бы пойти в эти выходные домой… сходить… в свою сауну… и рядом с Сантрой… отдохнуть… отдохнуть… как раньше…»
Хозяйке Телиранты пришлось остаться в Сюрьямяки. Состояние Хильи было критическим, и поблизости не нашлось никого, кто бы мог прийти на помощь. Оставить же ее на ночь глядя одну с малыми, неразумными детишками было невозможно. Хозяйка спросила, все ли у Хильи наготове, — все оказалось в порядке, как и следовало ожидать.
— Я-то уже вообразила было, что по естественной причине могу больше не беспокоиться на сей счет, — посетовала Хилья.
— Оно бы, пожалуй, и лучше было, вам и этих, что есть, достаточно.
— Если бы да кабы, что же поделаешь.
Мало-помалу учащались предродовые схватки, было ясно, что, может быть, не пройдет и часу, как наступят роды. От Ялмари же не было ни слуху ни духу.
— Не будем тревожиться, не будем тревожиться, — сказала хозяйка Телиранты. — Ведь у Хильи в этом вроде бы никогда никаких особых заминок не бывало. Ведь каждый раз все шло нормально?
— Бывало все-таки и непросто — теперь мне надо в постель — это сейчас начнется — ой, господи боже мой, что за жизнь такая!
— Ну, ну, не надо… И Ялмари скоро вернется.
— Да-а, а корова-то, бедняга, что с нею будет?
— Все будет хорошо, она уже жует жвачку.
Салонен ощутил правой рукой, как лезвие вошло в грудь Меттяля, он ощутил и сопротивление кости, когда финка перебила ребро. Странная, почти сладостная истома охватила Салонена. Он успел увидеть выражение безграничной беспомощности в слабеющем взгляде и приоткрытых губах на столь знакомом неприятном ему лице — и на какое-то мгновение испытал томительную жалость к своей жертве. Это ощущение было сильнее всего, когда он выдергивал финку из груди Меттяля. Затем, как бы очнувшись, он закричал, что нужен срочно врач, но старшой, спокойно присматривавшийся к Меттяля, сказал весомо, что на этом свете врач ему больше уже не потребуется. «Тут сейчас нужен совсем другой — представитель власти», — добавил он и хмуро посмотрел на Салонена.
— Похоже, заработал ты себе казенные харчи. Причем надолго, Нокиа-парниша.
Видно было, что Салонен и сам ошеломлен. Он сперва закричал что-то вроде того, что Меттяля, мол, сам виноват, чего он начал задираться, однако, услыхав сказанное десятником, парень и впрямь как бы очнулся и снова принялся хлопотать насчет врача.
— Туда, в деревню бы только, и оттуда лошадь… Я сам могу сходить!
— А как же, конечно, теперь сам пойдешь с удовольствием!
Салонен, однако, уже двинулся было в сторону деревни.
— Ты, Пуоламяки, и ты, Хейнонен, идите с ним, убийцу так отпускать нельзя.