Когда музыка смолкла, а аплодисменты стали требовать ее продолжения, Ханну и Сельма остановились неподалеку от выхода. Аплодируя, Ханну вскоре заговорил с каким-то господином, который также, похоже, был в обществе женщины. В ответ на требовательные аплодисменты музыка заиграла вновь, но мелодия сменилась. Пары танцевали — каждая свое. При этом Ханну пытался мимоходом подать своему приятелю Арвиду знаки, чтобы тот подождал его, когда музыка умолкнет. Однако же Арвид и Хелка, оказавшись возле двери, ушли еще до того, как музыка кончилась, ушли обратно на веранду, туда, в самый дальний стеклянный эркер. Как и тогда, идя танцевать, так и теперь, возвращаясь к столу, Хелка мурлыкала что-то себе под нос. Теперь она напевала мелодию последнего танца и в такт мелодии легонько толкала локтем своего партнера.
На веранде уже никого не оставалось, кроме них самих. Правильно оценив ситуацию, хозяин не поставил туда никакого освещения, там и без того света хватало, да и за столами ведь никого уже не было.
Ханну явился в радостном упоении. Он пришел вроде бы лишь по делу.
— Послушайте, влюбленные, там, в большом зале — мои лучшие знакомые, у них стол и за ним есть свободные места — барышня Сельма уже осталась там. И вы тоже кончайте тут мечтать, это же не какая-нибудь деревенская усадьба, а ресторан, да к тому же — один из лучших в летней Финляндии. Пойдем! — Ханну предложил свою согнутую в локте руку Хелке, она же в свою очередь подцепила Арвида под ручку. Хелку явно разогрела та капелька вина, которую она выпила. Хелка вела себя как совсем молоденькая девчонка.
Луна уже давно спускалась к горизонту.
Уж если хозяин Кортсаани принимался за какое-нибудь дело, он достойно доводил его до конца. Получив от доктора согласие приехать, он не доверил лошадь в руки таких людей; а позвал своего возчика. Кроме того, он известил по телефону ленсмана. Ленсман пообещал прислать полицейского на мотоцикле, чтобы разобраться.
Салонен и его сопровождающие покидали двор одновременно с повозкой, отправлявшейся за доктором. Нокиа, ловко повернувшись, вскочил на двуколку и сел рядом с возчиком, своих спутников он уговаривал сесть ему на колени, будто ехали на ярмарку. Но тут старик-хозяин — низенький, костлявый и горбоносый — опять сердито прикрикнул таким же голосом, как давеча в дверях:
— Прочь оттуда, или никуда не поедет! В моем дворе такие выходки не проходят!
За спиной хозяина показалась полуодетая и слегка пошатывающаяся спросонок хозяйка. Лицо у нее было дряблое и старое, и на нем отражались огорчения и злость.
— Что плохого мы вам сделали, чего вы так пристаете к нам, старым людям?
Тогда Салонен соскочил на землю и, с искренней вежливостью поклонившись, сказал:
— Простите великодушно, госпожа, мы бы хотели только доехать туда, по дороге, но хозяин ваш мелочится. Хозяин, во сколько обойдется нам доехать? Думаю, в моем отрепье столько-то, чтобы заплатить, еще найдется. — И он широким жестом стал доставать бумажник.
— Это обойдется вам в то, что сейчас, и именно немедленно, вы уберетесь отсюда. Проваливайте! — И хозяин Кортсаани захлопнул дверь сеней с такой силой, что сам тут же пожалел об этом, поскольку перепугал стуком старуху хозяйку, уже глядевшую в окно, как мужчины шли к дороге. Они действительно уходили, шли и говорили о чем-то между собой, похоже позабыв об этом доме. Самый молодой достал из заднего кармана брюк что-то, очевидно, бутылку. Старик Кортсаани испытывал к ним такое отвращение, что в эту ночь не смог больше уснуть. Утренняя бодрость уже захватила мысли старого хуторянина. Его утешало, что предстоящий день, несомненно, будет теплым и сухим. Старые глаза уже уловили признаки утра: одна из коров встала на ноги, теленок бойко зашевелил ушами. И паутина была уже ясно видна: в ее сети нежно задержалась утренняя роса. Хозяин все-таки вышел прогуляться, однако сна он так больше и не нагулял.
Утренняя роса была и впрямь очень обильной, старик почувствовал это, разгуливая в одних подштанниках. Голоса, звуки и тишина были надежными, знакомыми. Еще долетал шумок разговора уходящих мужчин, но откуда-то издалека уже послышалось яростное тарахтение полицейского мотоцикла. «Из каких бы мест мог быть этот парень? Такой молодой еще», — так раздумывал старик хозяин, и его глаз привычно различил крючки и колышки на стене конюшни. Он различал также яблони «трекол», и цветы возле угла избы, и все в усадьбе, остававшейся в надежном покое, который эти кратковременные возмутители спокойствия не смогли серьезно нарушить. На сенокос он выйдет, знакомые поденщики приглашены.