А сами Поляны! Все домики утопают в вишневых и яблоневых садах. Над крышами — березы и липы с грачиными гнездами. С одной стороны села — пруд, заросший густой осокой. С другой — глубокий овраг, по дну которого медленно текла черная вода, пахнувшая гнилыми корневищами старых дубов.
Засучив до колен штаны, Сергей со своими сверстниками целыми днями строил в овраге запруды или отыскивал в озерах утиные выводки, вылавливал корзиной щурят.
В один из жарких летних дней эти забавы ребят неожиданно были нарушены. В Поляны пришел из города чубатый невысокий человек в белой, заправленной в брюки рубахе и поношенных сапогах. Он степенно расхаживал по домам, приветливо здоровался со всеми за руку, как старый знакомый, и рассказывал о заводском училище.
Дня через три Сергей и его товарищи с сундучками и заплечными сумками покинули деревню. За оврагом остановились, долго смотрели на мирно дремавшие домики, затем прощально помахали руками и скрылись в лесу.
Время листало дни, как торопливый читатель книгу. На западе и востоке сгущались тучи войны. Советские люди оставляли работу, надевали армейские шинели. В те дни ушел в армию и Сергей. Жаль было покидать родной цех, недостроенные паровозы.
— Ну что же. — сказал Сергей, прощаясь с товарищами, — видно, там, в армии, люди нужней.
...Большое двухэтажное здание казармы. Просторные учебные классы. На стенах — образцы оружия, выдержки из уставов, наставлений. В длинных коридорах — дежурные, подтянутые, молодцеватые. Все здесь по-иному, не как в заводском училище. Каждый шаг бойца, каждая минута его времени на строгом учете. Поднялся утром, бегом на физзарядку, потом заправка коек, осмотр, завтрак и — занятия. Только успевай поворачиваться. Раньше Сергей представлял себе службу в армии просто: лихой строй, боевая песня и стрельбы в тире. Все оказалось гораздо сложнее. Чтобы научиться хорошо ходить в строю, нужно было часами маршировать по плацу. Гимнастерка потемнеет от пота, а командир все требует: «Выше ногу! Не опускать головы!».
Потом начались походы, полевые учения. Тут уж не просто пот, а белая соль выступала на обмундировании. «Вот тебе лихой строй и боевая песня», — издеваясь над прежней своей наивностью, рассуждал Сергей. Но не роптал на трудности, терпеливо втягивался в военную службу. Вскоре заслужил звание младшего сержанта.
Началась война.
Пришла она неожиданно, в тихое и теплое июньское утро, когда невозможно было представить, чтобы из ласковой синевы неба на мирно дремавшую землю вдруг стали падать вражеские бомбы.
А через месяц Сергей Мельников уже шагал со своим стрелковым отделением по глухим белорусским дорогам. Шагал не на запад, не навстречу врагу, а на восток, в глубь страны, укрываясь в лесах от фашистских бомбардировщиков.
Нет, совсем не так мечтал он воевать, когда торопился с товарищами к фронту. Ему представлялись победоносные атаки, глубокие прорывы и бой на чужой территории, обязательно на чужой, потому что пели так в песнях, писали в книжках. А выходило наоборот: никаких успешных атак, лишь тяжелые оборонительные бои да отходы, чтобы не оказаться в окружении.
Мельников шел измученный, злой. Рядом брели такие же злые красноармейцы, устало шаркая сапогами по торчавшим дубовым корневищам. Один рослый длиннорукий тамбовец остановился на поляне, упал лицом вниз, вцепился зубами в траву, захрипел:
— Что делаем, братцы, свое кровное отдаем. Другие, может, держатся, головы кладут, а мы... будто кроты слепые по норам прячемся.
Мельников подошел к красноармейцу и взял его за руку. Тот вытер грязной ладонью мокрое лицо, медленно поднялся и глубоко, с каким-то глухим стоном выдохнул:
— Простите, товарищ командир. Я дисциплине учился, присягу давал. Буду идти, куда прикажете. Но душит вот здесь. — Он взял себя за гимнастерку возле горла. — Страх как душит...
Дошли до сожженного села. Поступил приказ окопаться на ближней высотке. Держались двое суток, отбили шесть вражеских атак. На третью ночь снова начали отступать. Земля гудела от артиллерийской канонады.
Перед рассветом помкомвзвода созвал командиров отделений и сообщил:
— Мы окружены. Командир взвода погиб. Связь с ротой потеряна.
Тревога холодной иглой кольнула Мельникова у самого сердца. Он ждал, что помкомвзвода сейчас встанет и, как всегда, строгим голосом отдаст приказ: «Держаться». Но он молчал, обводя блуждающим взглядом лица присутствующих. Плечи его вздрагивали, как в лихорадке. Потом с усилием проговорил: