— Муки одни с этим Зозулей, товарищ подполковник. Строит из себя Архимеда, а сам первый нарушитель порядка. Вечно у него в тумбочке бумаги, под матрацем бумаги, в карманах бумаги. Уже командир полка мне за него разнос устраивал. Говорит, что это у вас — боевая рота или конструкторское бюро?.. Не знаю, что делать. Придется серьезно наказывать.
— Наказывать, говорите? — спросил Мельников. — А если Зозуля действительно ценный прибор изобретает? Что тогда?
— Если ценный, то другой разговор будет, — ответил Буянов, упорно сохраняя прежнюю позу. Со стороны казалось, что поднятый кверху подбородок его стоит на невидимой подпорке. Мельников помолчал немного, потом сказал твердо и решительно:
— Плохо, товарищ командир роты.
— То есть… Как понимать?
— А вот как. При ваших нынешних порядках эскизы Зозули попадут в мусорный ящик, а завтра их подберет враг. Он создаст по ним новый прибор, а мы с вами будем разводить руками и удивляться, почему, дескать, у нас такого нет.
Буянов хотел что-то сказать, но только пошевелил губами и переступил с ноги на ногу. Внимательно следя за его движениями, Мельников продолжал:
— Не понимаю. На вид вроде серьезные люди, а такое допускаете да еще солдата вините. Ну что он сделал? Схемы под матрац спрятал?
— Разве только под матрац? — сказал Буянов, не теряя надежды убедить комбата в правоте своих слов. — Он везде сует эти бумаги. Даже на занятия таскает.
— А почему?
— Не знаю. Такой уж неисправимый человек.
— Э нет, не согласен, — заметил Мельников. — Надо получше присмотреться ко всему этому. Только спокойно, терпеливо. А сейчас вот что: все схемы его сложите в сейф или шкаф и храните, как важные документы. В свободное время пусть он берет их, работает, а затем опять на место.
— Слушаюсь, — тише прежнего произнес Буянов. Подбородок его словно соскочил с подпорки. По всему было видно, что неожиданное распоряжение комбата обескуражило старшего лейтенанта, заставило его задуматься.
Перед уходом Мельников посоветовал Буянову:
— Со старшиной Бояркиным вы сами поговорите. Пусть дисциплину требует, а эскизы не рвет и не кричит на всю казарму. Крик — это плохой признак.
В коридоре, когда Мельников, миновав дневального, подошел к выходу, его догнали сержант и два солдата:
— Товарищ подполковник, мы насчет Зозули. Разрешите?
Мельников остановился.
— Что случилось?
— Ничего не случилось, товарищ подполковник. Мы хотим сказать…
Тут вперед вышел суховатый, чернолицый, с покатыми плечами сержант и объяснил:
— Мы хотим сказать, что Зозуля может большую пользу дать армии.
— Возможно, — согласился Мельников. — Все зависит от его упорства.
— Он упорный, — продолжал сержант. — Только помощи ему нет ни от кого.
— Помощи? — переспросил комбат.
— Ну да.
— Это верно, без помощи с таким делам не оправиться. Ну ничего, поможем. Фамилия ваша как? Сержант вытянулся, громко ответил:
— Мирзоян.
— Он секретарь комсомольской организации, — подсказал один из товарищей. Другой вставил деловым тоном:
— Мы уже на собрании говорили о Зозуле.
— Это совсем хорошо, — оживился Мельников. — Значит, комсомол за творчество? Правильно. Я тоже.
Солдаты переглянулись, и по их лицам скользнули довольные улыбки.
Сразу же после завтрака Мельников уехал на стрельбище. Несмотря на сильный дождь, пробыл там более трех часов. В штаб вернулся вымокшим и недовольным. Проходя в свою комнату, сказал дежурному офицеру:
— Попросите ко мне майора Степшина.
Мельников всегда говорил «попросите». Ему казалось, что слово «вызовите» чрезмерно подчеркивает и без того понятное всем право командира повелевать. К тому же долголетняя служба в армии убедила его, что излишний приказной тон не всегда прибавляет силу отдаваемому распоряжению, а подчас даже мешает подчиненному выслушать и правильно понять слова командира.
Войдя в комнату, Мельников снял фуражку и размашистым движением стряхнул с нее воду. Густой веер брызг шумно хлестнул по чистому дощатому полу.
Затем он снял плащ и только теперь почувствовал, что китель на спине промок и вместе с рубашкой прилип к телу. Поеживаясь и вздрагивая, подполковник достал из планшетки план стрельбища, расстелил его на столе и начал рассматривать пометки, сделанные красным карандашом при осмотре огневых позиций.