— Что? — спросил Эрик, хотя где-то глубоко внутри него уже родился ужасный ответ, и он его знал.
— Нас объявили вне закона. Они говорят, что мы виновны в самом тяжелом преступлении. Мы больше не принадлежим к Человечеству, ты, я, моя семья, мой отряд. Мы вне Человечества, вне закона, вне религии. А ты знаешь, что делают с объявленными вне закона, Эрик, не так ли? Все что угодно. Все.
Эрик помнил, что с самого детства всегда ждал церемоний такого рода. Один из отрядов воинов захватывал Чужака, определяли, что он был изгоем. Обычно это легко было определить. Например, никто, кроме объявленного вне закона, не стал бы бродить по убежищам в одиночестве, без отряда или, по крайней мере, без товарища, который прикрывал бы его спину. А в случае, если имелось хоть малейшее сомнение, ответ на требование выкупа, переданное его племени, прояснял положение пленника. Нередко ответом был рассказ о каком-то непростительном святотатстве, каком-то абсолютно чудовищном преступлении, которое можно наказать только самым страшным проклятием, полной анафемой и лишением всех привилегий человеческого существа. Делайте с ним, что хотите. Он больше не является одним из людей, он все равно что Чудовище.
Затем объявлялось что-то вроде праздника. Из кусочков дерева, украденных на территории Чудовищ и припрятанных женщинами специально для этой цели, члены Общества Женщин воздвигали сооружение, особенности которого передавались от матери к дочери в течение многих поколений еще со времен предков, построивших показывающую машину. Оно называлось сценой или театром, Эрик также слышал, иногда его называли плахой. В любом случае, каким бы ни было его истинное имя, большинство касающихся его подробностей являлись частью тайных знаний Общества Женщин и мало заботили мужчин. Однако было нечто, что знали все. На нем развернется живая религиозная драма: окончательный триумф Человечества над греховностью Чудовищ. Для этого центральное действующее лицо должно отвечать двум требованиям. Это должно быть разумное существо, как и Чудовища, чтобы его можно было заставить страдать так, как в один прекрасный день Человечество заставит страдать Чудовищ; и это должен быть не человек, как и Чудовища, чтобы каждая капля негодования и ненависти была пролита на его плоть без малейшего намека на сожаление или сострадание. Для этой цели объявленные вне закона подходили идеально, так как все были согласны с тем, что такие отвратительные существа перестали быть членами человеческой расы.
Когда в плен попадал объявленный вне закона, работа в убежищах останавливалась, и военные отряды Человечества отзывались домой. Это было великое время, веселое время, время праздника. Даже дети делали все что могли, для того, чтобы подготовить это славное событие: выполняли поручения работавших женщин, подносили питье и еду доблестным стражникам,
— даже дети хвастались друг другу, как они выразят свою ненависть к пойманному представителю нелюдей, этому связанному и вопящему существу.
Каждый получал такую возможность. Все, начиная с вождя и кончая самым маленьким ребенком, способным процитировать наставления, все по очереди взбирались на сцену, или театр, или плаху, которую воздвигали женщины. Всех сжигало желание излить часть ненависти Человечества на существо, объявленное изгоем, как пролог того, что однажды они все вместе сделают с Чудовищами, укравшими их мир. Сара Целительница Болезней была одной из первых в этом ритуале, после чего она стояла на сооружении и внимательно следила за церемонией. В ее обязанность входило следить, чтобы никто не зашел слишком далеко, чтобы каждый честно и справедливо принял участие в происходящем и даже чтобы в самом конце строение сжигалось дотла — вместе с окровавленной жертвой — как символ того, что Чудовища должны быть превращены в пепел и развеяны по ветру. И Человечество вернется в свой дом, — распевала она в то время как обгорелые останки презрительно вышвыривали из убежища. — И с Чудовищами будет покончено. С ними будет покончено навсегда и на всей широкой Земле не будет никого, кроме Человечества.
После этого начинались празднества, танцы, песни. Мужчины и женщины удалялись в более темные коридоры, дети скакали и носились по центральному убежищу, старики засыпали с широкими довольными улыбками. Все радовались тому, что нанесли хотя бы символический удар Чудовищам. Все чувствовали себя властелинами Творения, какими были их предки. Эрик вспомнил то, что он сам делал, и то, что делали другие в таких случаях. Его тело содрогнулось от ужаса. Ему пришлось подтянуть плечи к шее и сгорбиться, напрячь мышцы рук и ног. Наконец нервная дрожь прекратилась. Он снова мог думать. Только он не хотел думать.
Те, другие, те изгои на предыдущих церемониях такого рода давным-давно, неужели они тоже испытывали такой отчаянный страх, ожидая, пока будет закончено сооружение плахи? Неужели они дрожали вот так же, чувствовали, как их спины становятся мокрыми, как внутри все сжимается, как содрогается их уязвимая плоть?
Эта мысль никогда раньше не приходила ему в голову. Он смотрел на обреченных как на существа, совершенно не имевшие ничего общего с человеком, как на символ всего того, что было чуждо. Об их чувствах думали не больше, чем о чувствах тараканов, снующих в кладовых. Их давили медленно или быстро, как кому нравилось. Какая разница? Тараканов было не жалко. Человек не отождествлял себя с ними. Но сейчас, когда его самого вот-вот должны были раздавить, он понял, что разница существовала. Он был человеком. Неважно, чем его объявило Человечество и его вожди — он был человеком. Он испытывал человеческий страх, он испытывал отчаянное человеческое желание жить.
Значит, и те, другие, чувствовали то же. Изгои, которых он помогал разрывать на кусочки. Они были человеческими существами. Совершенно человеческими. Они сидели здесь, так же, как сидит сейчас он, и ждали начала своих мучений… На его памяти только дважды члены Человечества объявлялись вне закона. Оба случая произошли давным-давно, еще до того как он стал учеником воинов. Эрик попытался вспомнить былые жертвы. Он хотел дотянуться до них и почувствовать их сострадание, что-то вроде сострадания, пускай даже мертвых. Лучше быть мертвым, чем таким, как этот избитый окровавленный человек рядом с ним, опустивший пробитую голову на израненную грудь и бормочущий что-то полубезумное. Какими же они были? В первом случае в памяти всплывало только стонущее кровавое месиво перед тем, как разжигаемым костром. Никаких воспоминаний о человеке. А во втором случае… Эрик резко сел, веревки врезались ему в тело. Второй человек, которого должны были объявить вне закона, убежал! Эрик так никогда и не узнал, как он это сделал: он помнил только, что стражника жестоко наказали и что отряды воинов еще долгое время после этого охотились за ним в дальних коридорах.
Убежать! — Вот, что надо сделать. Он должен убежать. Раз уж его объявили вне закона, у него нет надежды на прощение, на смягчение приговора. Религиозные тона готовящейся церемонии были слишком сильны, чтобы ее могло остановить что-либо, кроме исчезновения главного действующего лица.
Да, убежать. Но как? Даже если бы ему удалось освободиться от пут, которые крепко связывали его руки, у него не было оружия. Стражник мгновенно проткнет его копьем. А если ему это не удастся, снаружи полно других воинов, почти вся военная сила Человечества.
Как? Как? Он заставил себя спокойно проанализировать все возможные варианты. Он знал, что у него мало времени. Совсем скоро строительство будет закончено, и руководительницы Общества Женщин придут за ним. Эрик принялся за узлы на веревках. Особой надежды на успех, конечно, не было. Если ему удастся освободить руки, возможно, он сможет осторожно подползти к выходу, неожиданно выпрыгнуть и броситься бежать. Даже если они метнут ему в спину копье, что из этого? Разве это не лучше и не быстрее, чем то, другое?
Но они этого не сделают. Он понимал это. Разве что ему очень повезет, и какой-то воин сделает это машинально. В подобных случаях, когда надо задержать, а не убить, целятся в ноги. В Человечестве было по крайней мере с десяток воинов, которые были настолько опытными, что могли сбить его даже с расстояния в двадцать-двадцать пять шагов. И еще десяток таких, кто сможет его догнать. В конце концов, он ведь не Рой Бегун. Рой! Сейчас он мертв и его тело уничтожили. Эрик пожалел о том, что поссорился с Роем. Мимо входа в убежище прошел Чужак, бросив почти безразличный взгляд внутрь. Через мгновение за ним последовали еще два Чужака. Эрик догадался, что они уходят до начала церемонии. Возможно, они хотят присутствовать только на своих собственных церемониях — со своими людьми.