— Мы зовем это профсоюз, — перевел Джонни.
— Спасибо, так вот, в этом профсоюзе тоже работают люди. Они следят за соблюдением прав рабочих. Допусти, есть еще один отдел, ответственный за развлечение и просвещение рабочих. Допустим, все эти рабочие, живут в большом доме с множеством комнат. Мы зовем это общежитие. Это здание находится на территории завода. Следовательно, кроме завода, рабочие ничего и не видят в жизни. То есть завод — это и есть их мир. Мир, в котором протекает их жизнь. И чтобы они не скучали, в свободное время им устраивают разные развлечения. Такие же рабочие, живущие с ними по соседству, только работающие в отделе развлечений. Они и устраивают всякие праздники, организуют спортивные состязания. Пишут смешные стишки. Рассказы. А рабочие читают их, участвуют в соревнованиях и так далее.
Для того, чтобы рабочие работали лучше и выпускали больше продукции, работали эффективнее и все такое, есть люди, которые занимаются просвещением, образованием рабочих. Но эти люди тоже такие же рабочие, как и все остальные. Все они живут в одном большом доме. Все работают на одном заводе. И ничего не входит на их территорию из вне и ничего во вне не выходит.
— А что же производит это завод? И куда потом эта продукция девается?
— Ну а тут уже привычные нам два варианта. Либо завод производит что-то, необходимое для жизни своих рабочих. Например, на заводе много отделов. И где-то делается камень, чтобы построить еще один дом, где будут жить дети рабочих, где-то производится одежда и так далее. Либо, завод выпускает какую-то продукцию, которая внутри завода абсолютна не нужна, но зато внешний мир, тот, который за территорией завода, в ней очень нуждается. И начальной целью завода и было выпуск этой продукции, а потом лишь появились другие отделы, поддерживающие его автономную работоспособность. Понимаете?
— Допустим, — кивнул Майкл. — А что же выпускает наш завод? В смысле, наш мир?
— Хороший вопрос. Но боюсь, что мы пока слишком далеко от ответа на него. Мне кажется наш мир, наш завод, так увлекся поддержанием собственной жизнедеятельности, так увлекся приготовлением вкусной еды для собственных рабочих, так увлекся их просвещением и образованием, организацией праздников для них, написанием веселых стишком и рассказиков, он даже выстроил небольшую телебашню, вещающую на весь завод, и создал несколько телевизионных каналов разной направленности. Короче говоря, за всеми этими занятиями, будь то создание или потребление благ, все, от руководства завод до самого последнего его служащего позабыли о выпуске той самой продукции. И, конечно же, они давным-давно позабыли, что же за продукцию они выпускают. Но это не потому, что у них плохо с памятью. Просто об этом никто не вспоминал несколько тысяч лет. А если кому-нибудь и приходила в голову мысль, что о чем-то окружающие позабыли и он, мучимый ею, долгие годы пытался вспомнить, а в конце концов вспоминал, то призыв этого человека все равно оставался безответным. Наоборот, его журили и упрекали тем, что он занимается совершенно бесполезным делом. Что ему пора бы уже образумиться и заняться нужным для завода делом, а именно — созданием каких-нибудь благ.
Художник мыслил на ходу и с каждым словом все это так захватывало его, что он уже совершенно забыл, где он находится, зачем и почему. Наконец-то, он отчетливо осознал то, что всегда пытался осознать. Наконец-то он смог впитать в себя этот параллелепипед, который совсем недавно был для него слишком большим. Наконец-то он почувствовал, что дождался. Несколько минут назад, когда он только начал свой изредка прерываемый вопросами монолог, пришло то событие, которого он так ждал всю жизнь. Но это была еще не кульминация. Это было только начало.
Боб перестал улыбаться. "Шустрый парень", — пробормотал он себе под нос. Он глубоко вздохнул, замаскировав под этим легкий разворот винтовки. Теперь она смотрела как раз на Свету и Джонни. Как только он сделал это, глаза девушки расширились и заблестели, Бобу показалось, что она поняла, что он замышляет. "Неужели смогла прочесть? Меня?"
В этот момент холодное дуло надавило ему на затылок. Позади стоял Александр и в вытянутой руке сжимал свой пистолет. За спиной, держась за его плечо, стояла Инна.
— Ну что, земляки, полетим на Родину?
Света широко улыбнулась:
— Наручнички бы снять, а то ручка у меня болит очень сильно. Плакать хочется аж.
Художник слегка насторожился. Несмотря на приятный поворот, внутри он не чувствовал, что это конец.
Инна отпустила плечо Александр и подобрала с земли автомат.
— Майкл, мой дорогой, — обратилась она к своему главному злодею, — если не хочешь, чтобы я спустила на тебя свою дикую злость. Если хочешь еще побыть мужчиной, если вообще хочешь еще побыть, то будь добр, освободи от наручников наших друзей.
Майкл еще раз пробежался взглядом по присутствующим, затем медленно начал движение в сторону Художника.
— Оружие брось.
— И все остальные тоже, — добавил Александр.
Некоторое время спустя, все русские стояли рядом друг с другом, а их американские знакомые были заперты в одном из домов со скованными руками. Причем, тремя наручниками они были скованы каждый друг с другом.
— Ну что, мальчики, домой?
— Только сначала зайдем к нам в домик, там у меня ноутбук т прочие вещички.
— Да, выбраться из страны будет не так-то просто. Вляпались мы в такую резню.
— Тсс, — Инна приложила палец к губам. — Слышите?
Справа сверху по диагонали приближался шум вертолета. Через несколько секунд уже можно было заметить луч его прожектора.
"Вот оно!", — подумал Художник совсем о другом и, потеряв сознание, упал на землю.
Эпилог
Эпилог.
Столб, столб, столб, столб, столб, шестой, седьмой, восьмой… остановка. В вагон заходят люди. Двое мужчин садятся на пустую скамейку напротив него. Оба высокого роста и чем-то похожи друг на друга. Одеты тоже очень похоже. Только Сергей не может понять, во что. Их одежда расплывается у него перед глазами, сфокусировать взгляд он может только на их лицах. Высокий лоб, большие губы, длинный нос. У одного и второго.
— Ну вообще, это наш с тобой рекорд, да? — обратился один из них к другому.
— Безусловно. Так быстро нам еще это не удавалось.
— А абсолютный рекорд сколько?
— Семнадцать лет.
— Ну я вот тоже помню, что около того, запамятовал только, семнадцать или шестнадцать.
— Семнадцать.
— Ну в пятерку наш результат войдет, да?
— Двадцать два?
— Ему же двадцать два? — мужчина кивнул в сторону Сергея.
— Да, — кивнул второй.
Сергей оторвал взгляд от пробегающих за окном пейзажей, все равно он знал их наизусть, и уставился на своих попутчиков.
— Если не в пятерку, то в десятку точно.
— Мы молодцы.
— Однозначно.
— Поздравляем, — хором сказали мужчины и протянули Сергею свои крупные руки.
— С чем? — скривился Сергей.
— С освобождением отсюда.
— То есть все, мне можно выйти?
— Да. Ну если ты не хочешь остаться здесь, отдохнуть чуток, набраться сил.
— А что там, вне этого всего?
— Придешь — увидишь.
— И мне дадут все ответы?
— Да сам все поймешь, не дурак.
— Но если что, мы тебе поможем.
— Тогда пойдемте скорее! — Сергей улыбался и вытирал потеющие ладошки о джинсы.
— Одна формальность.
— Какая?
— Тебя надо избавиться от этого тела, чтобы не мешало.
— Как?
— Как тебе хочется. Можно сигануть откуда-нибудь
— Яда выпить.
— Пулю в лоб.
— Или две.
— Выбирай.
— Эй! Ты чего! Тебя ранили?
Художник открыл глаза. Над ним склонились Александр и Инна. Совсем близко шумел полицейский вертолет.
— Сань, — попросил Художник.
— А?
— Дай пистолет на секунду.
— Тебе зачем?
— Ну будь другом, дай, а?