— Вы музыкант?
— Нет, — говорю я, — почему...
— А кто вы?
Я пожимаю плечами.
— Не знаю, — говорю я, — даже не знаю.
Она улыбнулась.
— Я слышала, что в Швеции тем, кто не знает, платят пенсию до двадцати пяти лет. Но может быть, это неправда.
— Наверное, правда, — говорю я. — Швеция благоустроенная страна — они там все себе могут позволить: пенсию, порнографию, шведский стол...
— Что ж хорошего? — возмутилась она, видимо, по поводу порнографии.
— Ничего, — ответил я, — ничего. И мне за тридцать.
На середине сквера, уже недалеко от Медного Всадника, толпа внезапно и резко, как лес, прекратилась — и тут же из толпы (сквозь толпу) я почувствовал ударивший в спину взгляд. Втянув голову в плечи, я остановился.
— Что случилось? Вам нехорошо? — спросила девушка.
— Погодите минуту, я — сейчас.
Я бросился назад в толпу. Я увидел в пяти шагах впереди чьи-то серые плечи: незнакомец прокладывал себе дорогу в толпе. Я пролетел над каким-то толстяком, задев его поднятым локтем за шляпу, прошел по чьей-то ступне, смял какую-то пару, кого-то двинул плечом, кто-то крикнул мне вслед, какая-то женщина взвизгнула, — я настигал моего соглядатая. И в этот момент чья-то рука схватила меня за плечо. Нырнув, я освободился и снова рванулся вперед, и опять эта лапа вцепилась в плечо моего пиджака. Я резко отбил — и тут же кто-то крепко схватил меня за запястье правой руки. Заворачивая внутрь винтом, я выдернул руку и обратным движением отдал ему кулаком под ребро — там охнуло. Я увидел мутные от боли глаза и вовремя присел, потому что слева над моей головой промчался чей-то кулак. С шагом вперед я ударил его в диафрагму — и там громкий выдох. Сейчас же сзади нависла какая-то туша и, как рычагами, сжала мне горло — в глазах потемнело. Задыхаясь, я всадил каблук в его ступню и локоть — в бок, и еще, повернувшись, вложил ему от бедра снизу в челюсть.
Больше мне делать было нечего. Мой шпион безнадежно потерялся в толпе. И тогда появился милиционер, но здесь к нему никто не захотел обращаться. Когда я наконец выбрался из толпы, я уже нигде не смог найти моей незнакомки.
Грохот железных баков внизу, во дворе, разбудил меня. Я потянулся, и моя рука, как всегда, накрыла пачку сигарет на крышке радиолы. Неизвестно откуда отраженное, солнечное пятно осветило ржавый потек на потолке, я выпустил туда струйку дыма, но она растворилась в ярком воздухе, только пятно задрожало, словно отразившись в пруду.
Мои ночные страхи остались во сне: я чувствовал себя не то чтобы бодрым, но во всяком случае способным встать и придумать себе какое-нибудь занятие. Последнее время с этого начиналось каждое мое утро, а дни я пытался заполнить бесцельными прогулками, спорадическим общением со своим либеральным шефом и иногда составлением не очень нужных бумаг. Была еще пара знакомых, с которыми мне приходилось общаться без особенного желания, но и протеста они не вызывали.
Мысленно подведя итоги вчерашнего дня, я увидел, что на поверхности осталось немного: только вопросы, да и тех слишком мало, чтобы ответить хотя бы на один. Когда решаешь уравнение со многими неизвестными, желательно иметь эти неизвестные, но передо мной сейчас просто лежал чистый лист бумаги или я стоял где-то один в пустыне без карты, без компаса с одним только солнцем над головой.
Солнце. Оно все время стояло в зените, но ангелы не осеняли меня своими крыльями, и хрупкие блондинки не склонялись надо мной. Хрупкая блондинка была не первым, что я вспомнил при пробуждении, но я ее вспомнил, может быть потому, что нечего было больше вспомнить — за весь вчерашний день не произошло ничего. Я потерял ее тогда в толпе, но я ее и не искал: потерял так же, как встретил, то есть случайно. Мне показалось... А может быть, мне и не показалось, и он действительно был, тот человек, который следил за мной. Но точно ли за мной? Мне уже приходило в голову, что дело не во мне, и может быть, так и есть. И этот звонок — не начинается ли у меня мания преследования? Мало ли бывает ложных звонков? Дважды? Кто-то мог пытаться дозвониться до меня, но не сработал автомат — так тоже бывает. Нет, кто-то молчал, набрав номер — я слышал его дыхание, но он почему-то не стал говорить. Но если соединить это со слежкой, если допустить, то вот уже два неизвестных, с которыми можно работать, потому что этот человек, который следил за мной, пока я названивал Прокофьеву... Он действительно следил за мной — зачем? И зачем этот звонок? Значит, все-таки остались концы. Здесь кто-то есть, и он, видимо, что-то знает, но возможно, сам не знает, что. Но этой информацией может воспользоваться кто-то другой, например, я. Поэтому кому-нибудь может быть важно, чтобы я не встретился с этим человеком и, может быть, не с одним, и конечно, кто-нибудь может контролировать мои перемещения по городу. Во всем этом не было ничего нового: я подозревал это и вчера и позавчера, вообще с того дня, как остался с пустыми руками, — только знать бы, с кем именно я не должен встречаться. И еще: если кто-то не хочет, чтобы я с кем-то встречался, почему бы ему не нейтрализовать меня? Это — вопрос. Это тот вопрос, на который уже можно искать ответ, ведь первое время я именно этого и ожидал.