Чувствуя легкую отпущенность во всем теле, я прошел в ванную и, взбив мыльную бороду на щеках, стал с удовольствием снимать ее сверкающей бритвой. Я люблю этот ритуал, люблю все чувственные проявления жизни, без которых мне трудно было бы поверить в реальность своего существования. Это только моя болезнь последнее время вывела меня из равновесия, и теперь мне надо было восстановить ощущения, чтобы не думать о себе в третьем лице.
Бритва легко шла по гладкой щеке, снимая ноздреватую пену. Я растянул пальцами кожу и гладко выбрил подбородок, а потом, чтобы продлить удовольствие, намылился еще раз. В прихожей зазвонил телефон, и я поморщился, я вздохнул. Я так настроился на одиночество, а этот звонок... он показался мне покушением на мою свободу. Я вышел в прихожую, взял трубку и не очень дружелюбно откликнулся. Женщина приятным, мелодичным голосом спросила, не разбудила ли она меня.
Твой голос, Людмила... Я узнал бы его даже на чужом языке, даже с магнитофонными искажениями, твой голос... Я сжал пальцами трубку.
— Простите, — я как будто слегка охрип.
— Вы... вы не больны?
Да, ее же зовут Людмила.
По совести говоря, я не ожидал этого звонка так скоро, может быть, вообще не ожидал. Я думал, что позвоню ей сам, выждав для приличия какой-то срок, но она опередила меня, и я оказался не готов.
— Нет, — сказал я. — Все в порядке. Все в порядке, Людмила. Как у вас там?
У нее тоже все было в порядке, и голос у нее был приятный и глубокий. Пожалуй, немного слишком глубокий, как тот, что случайно иногда услышишь по радио в бессонную ночь, но может быть, был виноват телефон.
Голый я стоял с телефонной трубкой в руке.
Она поинтересовалась моими планами, и я не очень уверенно, потому что сам не был в этом уверен, сказал, что хочу съездить за город, отдохнуть (непонятно от чего), но может быть, не поеду, а она сказала, что у нее есть другое предложение, если я еще не решил. Она пригласила меня на вечеринку, и сначала меня это немного удивило, да нет, просто изумило, настолько я отвык от подобных мероприятий. Кавалером, сказала она. Меня удивило это уже забытое, не русское слово, нет, меня просто захлестнула ностальгия, и этот ее голос... Я подумал, что это кстати, что это поможет мне лучше ее узнать, а она к тому же сказала, что, может быть, кое-что (это «кое-что» было сказано с каким-то значением), может быть, кое-что покажется мне там интересным. Она шутливо обиженным тоном дала мне понять, что не рассчитывает на мою бескорыстную любезность.
Я вытер ладонью клок пены с телефонной трубки и постоял. Голый кавалер с хриплым голосом. Может быть, он уже не был хриплым — я молчал. Потом я вернулся в ванную и посмотрел на себя в зеркало. С белой пеной вокруг лица и растерянным взглядом вид у меня был нелепый. Меня немного насторожила активность блондинки.
Приняв прохладный душ, я выпил две чашки крепкого кофе и не спеша взялся за уборку. Я обстоятельно и с удовольствием вытер влажной тряпкой пыль, жесткой щеткой отмыл копоть на подоконнике, перебрал пластинки и, когда добрался до книжных полок, было уже около часу дня.
Я тяжело вздохнул, поглядев на пеструю стенку книжных корешков. Это было единственное, от чего я не мог отказаться, чтобы облегчить себе жизнь, от книг мне было уютней и спокойней — они просто своим присутствием позволяли мне идентифицировать себя, и когда я собирал библиотеку, я, в первую очередь, руководствовался именно этим соображением. После нескольких бездомных лет, когда я не был уверен в том, я ли это или кто-то вместо меня скитается по углам и квартирам, мне необходимо было «соткать паутину», чтобы ощутить себя, просто почувствовать собственное существование. Тогда я, чтобы не покупать стандартных полочек и шкафов, которые напоминали бы мне чужие дома, заказал специальные стеллажи чудаковатому старичку, бывшему политзэку, какому-то сектанту, не утратившему в лагерях ни веры, ни оптимизма, и, полируя деревяшки (он строил стеллажи прямо здесь), он всегда приговаривал: «Во здравие, во здравие», — не знаю, что это у него означало. Я люблю таких монстров. Обращая внимание на себя, они наводят на крамольную мысль, что, может быть, и все только кажутся такими как все, а на самом деле... Старичок любил пророчествовать, но откровения получал не традиционным путем, а из каких-то особых являвшихся ему время от времени газет. Он говорил, что близится конец света, и в хлебных районах пшеница падает и осыпается сухими зернами на землю, что в лесах бесшумно вспыхивают пожары, и звери гибнут, и высыхают реки, и из трещин на высохшем дне проступает кровь. Я смеялся (не очень весело) и спрашивал старичка, откуда он все это берет, а он, глядя на меня детскими голубыми глазами, отвечал, что читает в газетах, что иногда они являются ему, а когда прочтет, опять пропадают. Случалось ему видеть и ангелов (общее между нами), они прилетали к нему на бесшумных пропеллерах, разгонять прячущиеся ночные тени по углам. «Тихо так прилетают, не жужжат, будто и без пропеллеров, — говорил старичок. — Нет, я старичок не простой». И правда, не простой был старичок.