А может быть, просто плохо доходит в этой жаре? Тем более, что не знаешь, что за чем следует. Может быть, и так. Но тем не менее страшно вернуться домой. А дома страшно открыть окно, страшно сгонять зеленых мух с лица, и возникает вопрос: куда спрятать тело?
Когда идешь по улице, по теневой стороне, тогда что-то развлекает и отвлекает от мыслей. Несмотря на жару очень много народу, а движения, взгляды, случайные столкновения — все это рассредоточивает. Пестро, и в этой пестроте особой конкретностью вырываются и набегают на тебя женские тела. На них ничего нет, только яркий шелк сбегает и переливается на зыбких округлостях, там — ничего. Посмотришь — увидишь загорелые ноги, обнаженные до бедер, загорелые руки, обнаженные до плеч, посмотришь и подумаешь: она была на Юге. Подумаешь и сейчас же забудешь.
Откуда-то из толпы — щедрым щебетом женская иностранная речь. Какие-то туристы. Они красивыми птицами промчатся в толпе — они всегда спешат. Это, кажется, француженки, судя по их далеко стреляющим «Р». За незнанием языка, пользуюсь для примера цитатой из какой-то французской книжки:
«Le nan, la belté la rein, Nota Tristrans en la meschine, Pur le nan prendre ne la volt Ne pur belté, ne fust Ysolt Ne fust ele Ysolt apelee Ja Tristrans ne la oüst amee Se la belte Ysolt n’oüst Tristran ammer ne la poust; Pur le nan e pur la belté, Que la Tristrans i ad trové Chit en desir e en voleir Que fa meschine volt aveir».
Растаяли. На перекрестке толпа тяжело оседает назад. Огромный ярко-желтый монстр, переломившись пополам, заползает с Невского в улицу. Краснорожие финские пилигримы высунулись изо всех окон, машут руками, кричат — «Сюда, сюда!» — и вдруг сбоку яростная волна похоти налетит на тебя, влепит в мягкую стену гранитного здания на углу, и когда пройдет головокружение, толпа разнополых озверевших подростков уже мелькает потными спинами на той стороне.
Солнце теперь прямо над тобой, над головой, твоя тень — плоской амебой под ногами, так, что кажется, это не тень, а ты сам оплыл, как свеча, и пятно испарившегося воска неизвестно почему перемещается с тобой по асфальту.
На углу Владимирского и Невского мне удалось наконец избавиться от «хвоста», а до этого я кружил по городу битый час и никак не мог от него отвязаться. Я и не видел его, но точно знал, что он идет за мной и что он один. В такую жару всегда обостряется интуиция, и стоит на минуту расслабиться и прислушаться — сразу чувствуешь: он есть. Мне не нужно было гадать, с чем это связано, другое интересовало меня. Слежка говорила о том, что от меня ожидают каких-то действий. Значит, должно что-то быть. Значит, я все-таки не на пустом месте. Более того, мне что-то известно, что-то такое, чему я по-прежнему не придаю значения, и кто-то хочет проверить, знаю ли я это. Эта мысль обнадеживала, но мне нужно было сбить его со следа, чтобы поддержать его в его подозрениях. И я на всякий случай решил не возвращаться домой, пока не буду уверен в том, что он потерял меня.
И я бродил по улицам, подолгу разглядывал афиши, присаживался в сквериках на скамейки, заглядывал в магазины и ни на минуту не переставал чувствовать его настороженный взгляд. Как бы ты ни был настроен, слежка рано или поздно начинает тебя раздражать, но я решил показать ему, что он обнаружен, и что это для него я петляю по городу, и поэтому нельзя было сразу избавляться от него. Было бы наивно использовать обычные приемы, то есть подходить к кому-нибудь прикуривать или спрашивать время — он, наверное, достаточно много знал обо мне, и по такому нехитрому трюку понял бы, что я ничего не знаю и действую наугад. Ему нужно было знать, куда я иду, или, кого я встречу, и место, куда я, по его предположению могу пойти, или человек, которого встречу, — вероятно, были ему известны — ему нужно было только проверить, будет ли так. Я не хотел дать ему возможности удостовериться в этом — он не должен был терять интерес ко мне. Если кто-то интересуется твоей жизнью, в конце концов он в той или иной форме начнет задавать тебе вопросы. А мне нужны были вопросы.