Это обидно, но, наверное, не случайно: наверное, я подсознательно прятался от этого образа, потому что, если бы я вовремя вспомнил его, я бы многого не сделал. Уж наверняка не стал бы прокладывать «зеленую улицу» средству, еще не прошедшему испытания, и не стал бы в единственном экземпляре составлять двусмысленное письмо, не стал бы писать не то название, которое пошло к технической документации, а прежде всего, я бы не оказался в том положении, когда мне пришлось все это делать.
Вместо этого я вспоминал всякую дрянь, например, Кочумарова и Кипилу — вот и говори после этого, что не ненависть правит миром, а любовь: это только, глядя на тебя можно впасть в такое заблуждение, Людмила, какой бы образ ты ни принимала. Ты посмотри на лица прохожих в этом городе — другие, может быть, полегче, но этот... Нет, Людмила, злоба и ненависть руководят всеми чувствами людей, и созидание рук человеческих есть разрушение. Почему? Потому что в основе всего, всякого человеческого действия лежит страх, Людмила, вот почему. И если ты однажды не убоишься... Ну что ж, тебя по крайней мере примут за дурачка. Кстати, Гену большинство за такого и принимало. Другое дело, что ему боялись говорить это в лицо, хотя зря боялись, между прочим. Не имея чувства юмора, эти звероподобные существа, отрицали его (юмор) вообще, а Гена просто усмехнулся бы в ответ на «дурачка», да и только.
И вот теперь я вспоминал эту пушинку — почему-то пушинку, а не Гену Долгова. А может быть, мне все время стоило вспоминать эту пушинку, всегда вспоминать или представлять ее, а не песью голову и метлу. Не овальную печать на семнадцатой странице, не Рубрука, не Плано да Карпини, и уж тогда я бы точно не попал на кольцо Мёбиуса.
Башня была, как аквариум, наполнена светом, и резкая тень косым крестом пересекала выцветшую карту России. Томик Грина лежал не совсем параллельно, я поправил его. «Ну, ты, брат, аккуратен, как немец». Такая помесь... Да, конечно, русский мужик. Обошел вокруг стола. Наклонился, чтобы поднять зонтик, упавший со стула на пол, поднял его.
Но в тот раз уже не было «трупа»: он был уже в морге, уже без кавычек. А на той стороне, возле черной, сверкающей «волги» стояли и разговаривали двое мужчин.
В том-то и дело, что это было то самое «впредь», когда я все равно не оказался умней. Как человек бывает упорен в своих заблуждениях. Ему говорят о каких-то ошибках, о каких-то мужчинах — о каких-то: из всех остальных он исключает себя. Или считает, что в определенный момент его самого можно увидеть только из определенного места. Определенного им же, но опять же из этого. Однако с этим я разобрался уже в Гальте: и с местом, и с самим собой.
А над крышами, над неровным горизонтом, далеко дымящийся пейзаж. Что еще можно увидеть из этого окна? Могу только пожать плечами. Но я теперь не искал, что там можно увидеть. Почему? Потому, что знал, что оттуда нельзя увидеть ничего. Во всяком случае, она ничего оттуда увидеть не могла. А раз не могла, значит, не увидела. Простая красноармейская логика. Окно в забитое ватой пространство. Знал раньше, но оказался слишком самоуверен. В таких случаях говорят: «Впредь будь умнее». Будет ли это «впредь»? Да, русский мужик задним умом крепок. Интересно, я русский мужик? Вообще-то, мне не интересно. Почему? Просто меня никогда не интересовал этот вопрос. Было естественным считать себя русским. С каких-то пор стали прибавлять слово «мужик». Но ведь мужик это тот, кто землю пашет, так доктор? Вы усмехаетесь, доктор. Не хочется пахать землю? В наше время мужиком стали заменять слово мужчина. И не сеет, и не пашет, но так, видимо, чтобы придать характер добротности, крепости. Вот вы, доктор, мужик? Смеетесь. Потому что вопрос не в том мужик ли, а в том русский ли мужик. Честно признаться, доктор, мне и этот вопрос не интересен. В нашей русской крови намешано столько всего, а уж если говорить о жителях Гальта или о его уроженцах...