-- Я больна или...
Она закрывает лицо руками и в смущении прижимает ладонь к своим губам, чтобы не сказать вслух:
-- Или люблю?..
X.
Вечер тянулся медленно, томительно; пробило семь, восемь часов, половина девятого. Людмила нетерпеливо посматривала на свои часы, с таким видом, словно ей нужно было куда-то идти в назначенное время. Взглянув на стрелки, она спохватывалась и смущенно прятала часы, искоса посматривая на мать -- не заметила ли та. Старушка подозревала, что у Лилы что-то есть, что она что-то прячет от нее, но не показывала вида, а только с тревогой незаметно наблюдала ее, вздыхала и покачивала головой.
-- Я, может быть, позже пойду гулять, -- сказала Людмила, глядя в сторону. -- Такая тоска, право!..
Старуха не удержалась, чтобы не высказать своей постоянной любимой мечты:
-- Хорошего бы человека тебе, Лила...
Девушка горько усмехнулась:
-- Где уж, мама!.. Пора перестать думать об этом...
Старуха скоро улеглась. Уходя в свою комнату. Людмила сказала как будто самой себе:
-- Нет, я не пойду... Куда мне идти?..
Стало совсем тихо. Людмила сидела в своей комнате перед зеркалом и распустив волосы, расчесывала их гребнем. Волос было много, они были так густы и длинны, что на расчесывание у нее всегда уходило больше времени, чем на самую прическу. Медленно водя гребнем по темным космам, Людмила задумалась, уставясь взором в спинку стула, стоявшего у окна, около туалета. На спинке стула, висело белое матине, сброшенное Людмилой с себя перед тем, как она села к зеркалу. В раскрытое окно влетал ветерок и шевелил легкие складки его кисейной ткани. Людмила заметила в них какое-то необычайное движение, словно они шевелились сами, раздуваясь, увеличиваясь, принимая какие-то живые формы. Ей стало неприятно смотреть на них и, не выходя из задумчивости, она отвела взор к зеркалу, где отражались ее побледневшее лицо в темной рамке волос, ее белая, еще молодая грудь.
Вдруг она услыхала шорох у окна и, обернувшись, увидела Серафиму, сидевшую на стуле. Она смотрела на Людмилу, улыбаясь, и ее безумные глаза беспокойно бегали, следя за гребнем, мерно двигавшимся сверху вниз по волосам девушки. Людмила не испугалась, даже не удивилась, как это бывает во сне, когда увидишь кого-нибудь из умерших близких. Она продолжала расчесывать волосы, испытывая только слабое волнение от молчания и беспокойно бегавших глаз сестры.
-- У тебя уже много седых волос, -- сказала Серафима и беззвучно засмеялась.
-- Ты как будто радуешься этому, -- упрекнула ее Людмила.
-- Когда я выходила замуж, -- продолжала Серафима, -- ты была такой молодой, свежей, красивой...
-- Я чувствовала, -- сказала Людмила, -- что тебя мучила моя молодость...
-- Да, я не могла без страдания смотреть на тебя. Я боялась, что мой жених должен непременно влюбиться в тебя...
-- Я знаю, что ты боялась этого. Но он на меня даже не смотрел, -- возразила Людмила.
-- Этот страх скоро превратился в манию. Я решила умереть, прежде чем увидеть это своими глазами...
-- Мне иногда казалось, что я была причиной твоей смерти, но я гнала от себя эту ужасную мысль. Ведь я не виновата...
Серафима снова тихо засмеялась.
-- Конечно, ты не виновата. Все несчастье было в том, что мы были похожи одна на другую, только ты -- молодая, я -- постаревшая. Он не мог не видеть этого...
Людмила грустно усмехнулась, опустила голову, а затем тихо сказала:
-- Ты можешь утешиться: теперь и я такая, как ты была тогда...
Серафима ничего не ответила. Людмила подняла голову -- и увидела, что на стуле никого нет. На спинке слабо шевелилось от ветра матине.
"Я говорю сама с собой, вижу галлюцинации", -- подумала девушка, но не ощутила ни тревоги, ни страха.
Тихое, нервное возбуждение еще дрожало в ее теле, Привидевшийся ей призрак Серафимы не сказал ей ничего нового. То, что она говорила -- были давние мысли Людмилы о смерти сестры, долго мучившие ее. Но почему они снова вернулись?..
Расчесав волосы, Людмила стала делать прическу, даже не подумав о том, зачем она делает ее, когда ей уже пора ложиться спать. Ей не нужно было завивать волосы, потому что они были от природы волнисты; с красотой их извивов не сравнилась бы никакая искусственная завивка. Проведя посредине головы ровный пробор и заплетя две толстые пушистые косы, она положила их вокруг головы в два ряда, опустив немного с боков и закрыв верхнюю часть маленьких ушей и виски. Ее лицо под этой пышной, широкой короной приняло вид худенького детского личика; можно было подумать, что девочка шестнадцати лет, собираясь ложиться в постель, приколола на голове косы, как пришлось, лишь бы держались, недолго раздумывая над этим.