Когда она проснулась в третий раз, пылевые шарики с писком бегали вокруг толпами. И Гвинни вскочила с ярким осознанием всего того, что она положила в серый пирог. Даже желудок Людоеда не сможет справиться с таким. В темноте перед собой Гвинни ясно увидела картину, как Людоед, схватившись за живот, катается в агонии. Это было ужасно. В своем стремлении покончить с ним побыстрее она поступила ужасающе жестоко. Теперь она знала это. Ей просто необходимо было встать и посмотреть, умер ли он уже – а если нет, надо будет разбудить Дугласа и попросить его избавить Людоеда от страданий.
Гвинни не любила темноту, особенно, когда в доме труп. Крадясь вниз, она включала по пути свет, пока не добралась до двери в спальню Людоеда. Ей не слишком хотелось включать свет и в комнате, так что она оставила дверь широко открытой, чтобы свет с лестничной площадки проникал внутрь.
В этот момент Людоед издал ужасный хрипящий стон.
Гвинни потрясенно остановилась в дверях. Она достаточно ясно видела Людоеда, который, не шевелясь, лежал на спине. Но его рот был открыт, и из него вырвался еще один хриплый стон. Просто чтобы убедиться, Гвинни прокралась в комнату. Пирог точно исчез. Салфетка лежала здесь по-прежнему, но Людоед съел пирог, думая, будто Гвинни старается быть доброй, и теперь он умирал во сне. Это было страшно. Он застонал в третий раз.
- О, проснитесь! Проснитесь! – неистово произнесла Гвинни.
Теперь, поняв, что натворила, она хотела всё прекратить. Но она не осмеливалась прикоснуться к Людоеду – из страха добить его окончательно. Не осмеливалась она и позвать Дугласа. И когда Людоед снова застонал, она не смела ничего, кроме как стоять, задаваясь вопросом, как она могла стать такой злобной.
- О, нет! – произнесла Гвинни, застыв у края кровати. – О, нет! О, нет! О, нет!
Людоед открыл рот в еще одном стоне, перевернулся и включил настольную лампу.
- О, это ты! – сердито произнес он. – Что, во имя всего святого, ты делаешь в такой час?
Гвинни в замешательстве уставилась на него. Он был взлохмаченным, сонно моргал, и явно пребывал не в самом хорошем настроении, но нисколько не напоминал умирающего. Возможно, яд все-таки действует медленно.
- Как думаете, вы не могли заболеть? – серьезно спросила Гвинни.
- Нет, не мог, - ответил Людоед. – С какой стати?
- Потому что, может, вы и не знаете, но вы ужасно больны, - сказала Гвинни. – Вы только что во сне издавали ужасные стоны.
Людоед вздохнул:
- Стоны. Я никогда не пойму детей! Возвращайся в постель, Гвинни. Я просто храпел. И я ни капли не болен.
- Нет, больны! – воскликнула Гвинни, выкручивая руки. – Вы съели мой пирог, и вы умираете!
Тень тревоги скользнула по сонному лицу Людоеда.
- Я съел восемь, - произнес он, а потом у него возникла успокаивающая мысль. - А Дуглас и Каспар съели остальные, но с ними всё вы порядке, так?
- Не эти, глупый! – ответила Гвинни. – Мой особый серый пирог, который я положила рядом с кроватью, чтобы отравить вас!
Людоед выглядел крайне озадаченным. Чувствуя, что никогда не сможет убедить его, Гвинни указала на пустую салфетку:
- Вы должны были съесть его. Его нету. Он лежал вот здесь. И вы умрете, а я не хочу! – она разрыдалась.
Людоед стал крайне встревоженным и поспешно выбрался из кровати.
- Что ты положила в этот серый пирог, Гвинни?
Однако теперь, начав плакать, Гвинни уже не могла остановиться. Людоеду пришлось схватить ее, слегка встряхнуть и спросить снова, прежде чем она смогла ответить.
- Я положила, - прорыдала она, - я положила «Noct. Vest.» из химического набора Малколма.
- Ну, он вроде как нетоксичен, - заметил Людоед. – Возможно, ничего страшного не случилось.
- Но еще я добавила шесть раздавленных маминых таблеток снотворного, - продолжила Гвинни, - и моющее средство, и бутылочку из шкафа, на которой написано «Яд», и немного растопки, и нашатырного спирта. А потом я покатала его по полу, чтобы прилипли микробы, и поплевала на него, чтобы микробов стало еще больше, а вместо сахара я посыпала его сверху жженой содой. И думаю, в итоге он получился ужасно ядовитым.
К концу этого списка лицо Людоеда стало почти таким же серым, каким был пирог.