В отличие от большинства пришедших на Патрию вавилонян, Тирелл не считал Немо хорошим человеком. Тому имелся целый ряд причин. Однажды священнику довелось побывать на жертвоприношении, которое диктатор ежегодно совершал в храме Добрых Братьев. Тирелл стоял в толпе чуть ли не у самого алтаря и видел, как Немо ласково погладил быка по холке, прежде чем ударить его ножом в шею. Лезвие взрезало артерию. Бык вздрогнул, постоял, переступая ногами, и рухнул. Кровь хлынула на алтарь, на пол и промочила одежду убийцы, но этого не было видно, потому что Немо был облачён в алый плащ. Потом священник заметил красные пятна на белых брюках и чёрных сапогах диктатора. Тирелл не жалел, что пришёл в этот день в языческий храм. Надо было прочувствовать всю жестокую бессмыслицу ритуала — как нож жреца скользнул в белую шерсть и плоть, как захлестала кровь, задрожало и жалко умерло только что утешаемое животное; как ахнула, вздохнула и застонала в экстазе толпа. Немо окунул руки в кровь и провёл ладонями по лицу. Красные струйки потекли по шее под белую рубаху, на грудь. Толпа в храме тихо сходила с ума. В ней было множество женщин. Они протягивали к Немо руки, словно страждущие ко Христу, но этот окровавленный человек излучал отнюдь не благодать. Жестокость и мерзость ритуала была двойной. Патрианские боги отвернулись от капитана Немо перед его революцией. Они поддержали традиционный «белый» режим, как всегда поддерживали не правых, но сильных. Когда режим душил оппозицию и государственный секретарь убивал соратников Немо в тюрьме, боги Патрии ликовали, как ликуют всегда, когда неправедные убивают праведных, а сильные топчут слабых. Справедливость явилась в облике интервентов — солдат выросшего из христианской цивилизации космического Вавилона. Было горько и странно смотреть, как преданный и приговорённый языческими богами человек приносит этим богам жертвы и всё ещё хранит им верность, как будто бы эти боги были неотъемлемой частью Патрии и без них Немо просто не мыслил себя. В этом было что-то от упрямства Иова.
За жертвоприношением последовал массовый уличный пир. Джон Конгрэйв оплатил вино и угощение для граждан из государственной казны, и город объедался, опивался, развратничал и плясал несколько дней и ночей.
— Скажите, Немо, — спросил Тирелл, добравшись до диктатора на площади, — почему нам нельзя хоронить наших мёртвых?
Немо посмотрел на него снизу вверх, из-за края чаши с дешёвым красным вином. Кровь на его лице засохла и превратилась в тёмную корку. Глаза диктатора были цвета грозы, бездонные и безумные. Он уже успел изрядно набраться.
— Ты вавилонский жрец, — сказал Немо. — Я помню, ты приходил в сенат.
Он хлопнул ладонью по скамье рядом с собой и вручил Тиреллу полный вина стакан.
— Спасибо, — сказал Тирелл, садясь. Вино было совсем неплохое.
— Скажите мне, капитан, неужто все эти люди, — Тирелл обвёл рукой шумную праздничную толпу, — с которыми Вы сидите за столом, едите и пьёте, действительно настолько ниже Вас, что Вы отказываете им в праве на могилу?
— А, — сказал Немо, глядя в свою чашу, и покачал головой. — Дело не в том.
Он покачивал чашу в руках, так, чтобы вино вращалось пурпурным водоворотом, и неотрывно смотрел в эту воронку.
— Я не открою новое кладбище для бедняков, потому что ваша наука скоро сделает всех моих людей бессмертными, — сказал он. — Людей в мире будет всё больше и больше, и вся земля будет нужна живым. На ней можно строить дома, выращивать хлеб, а кладбище — это святое место. Нельзя сначала похоронить где-нибудь мёртвых, а потом взять и нарушить их покой, потому что нам не хватает земли. Это кощунство.
Священник хотел было возразить. Внезапно Немо залпом осушил чашу, вскочил на скамью, перепрыгнул через стол и затерялся среди танцующих. Тирелл допил вино и ушёл, оставив диктатора веселиться с десятками тысяч поклонников. Впоследствии он не мог вспомнить, что же хотел тогда ещё сказать. Позиция Немо была логична. Единственный аргумент против неё был бы аргументом против бессмертия, а противостоять любви людей к жизни было так же бессмысленно, как пытаться остановить взрыв сверхновой звезды. Джон Конгрэйв не смог бы ничего изменить, даже если бы захотел. Но зачем ему такого хотеть? Диктатору было уже под пятьдесят, и вавилонская технология спасла его от надвигающейся старости, сохранила его красоту и богатырскую силу. Лучше быть молодым, богатым и здоровым, чем старым, бедным и больным, думал Тирелл, а уж иметь возможность упокоиться в родной земле и вовсе очень хорошо. Священник затаил обиду.