На печи столпилось, ибо каждая кастрюля и сковорода, что были у него во владенье, применились к варке, котелки с крышками и жестянки для печки, крупные и мелкие, тяжелые и легкие, — все они стиснулись вместе над угольями. Бульона хватит на недели и месяцы, полки его будут держать кости годами. Сквозь ставни кухню начал заполнять тусклый свет, и наконец-то, гордо, Герцог был готов сойти вниз.
Мадам Снеж услышала, как поступь, медленная и ровная, остановилась у нее под дверью. Она знала: что-то ждет, какое-то медлительное существо, крупное или худое, живое или мертвое, было снаружи рядом, ждало зайти. Слышала она дыханье, прерывистые тихие звуки, шорохи, столь необходимые для кошмара, шелест ткани, быть может — тихое слово, выбормотанное самому себе. Если зажжет она свет, он может исчезнуть, или она, возможно, его не признает, возможно, она никогда не видела то лицо, те глаза и руки, тех резиновых сапог и дождевика, туго подтянутого до подбородка. Оно, возможно, вяло покачивает топором туда и сюда — крупное, громоздкое, незнаемое. А если не заговорит он, а просто будет стоять, волосы влажно спадают на глаза, лицо в шрамах, на шее повязан платок, и еще хуже — если он не шевельнется, так и не сделает к ней шага за порог с белым носовым платком, с Христом у головы его, в рукавицах и со свистком, за который никогда не хватались, в который никогда не дули, на ремне, — что сделает она тогда? Она не сможет заговорить, не признает она, не вспомнит и не припомнит, как примечательно стоял он, как будто в руках у него винтовка, как если б только что выполз он из протока в дождевике своем, сшитом из резиновых плотов. Ей слышно было, как он приникает все ближе к двери.
Наконец раздался стук и опасливо, чопорно он вошел.
— А, херр Герцог, — произнесла она, — добрый вечер. Вы с визитом поздновато, но видеть вас в радость.
Он поклонился, все еще в жилете, руки красны, и натянуто выпрямился.
— Мадам Снеж, я сознаю, который час, но, — он слегка улыбнулся, — явился я с наиважнейшей миссией.
Она притиснула халат, Королева-Мать пред нею, потеснее к груди.
— Я был бы весьма счастлив, — продолжал высокий мужчина, — если б вы подарили мне удовольствие разделить со мной трапезу, полная перемена блюд и вино, в десять часов того утра, что на подходе. Мне повезло необычайно, и яства готовятся сей же час.
— Почту за честь, херр Герцог.
Еще раз поклонившись, рукава по-прежнему закатаны, Канцлер взобрался по лестнице. Он принес добрые вести.
Баламир поразился, увидевши всего через несколько мгновений после отбытия Канцлера, как мадам Снеж нагнулась выхватить клочок бумаги, подсунутый под дверь. Они слышали, как гонец — Фегеляйн — галопом проскакал по серевшей улице, услышали, как хлопнуло несколько дверей. Мадам Снеж сощурилась у окна, длинные волосы ее дрожали от возбуждения. Она читала — и не верила, затем читала снова. Радость эта слишком велика была, чтоб ее вынести, чересчур огромна, чересчур горда. Слезы радости и долгого ожидания сбегали по ее щекам, прокламация выпорхнула у нее из рук, она схватилась за подоконник. Неожиданно со всею энергией юности распахнула она окно и завопила верхним этажам пансиона.
— Сестра, Сестра, поступило известие, пришло освобождение. Сестра, скажи спасибо своим соотечественникам, земля свободна, свободна от нужды, вольна восстанавливаться, Сестра, новости, они поистине здесь. — Она рыдала так, как никогда не рыдала девочкой.
Лишь молчанье встретило крики ее. Затем сверху испуганно крикнул ребенок:
— Мама спит. — Начинал светать яркий взбудораженный день, и по сохнущим улицам понеслись отзвуками несколько — не больше — изнуренных и ликующих криков.
Хоть шрифт и был слишком уж размазан, и некоторые прокламации стали нечитаемы, декрет разлетелся быстро, и большинство народу, за исключением Начальника Станции, который белой бумаги не увидел, услышало весть и зашепталось о ней в свете раннего утра, пытаясь понять это новое избавление, подстраиваясь к странному дню. Исполнялся декрет — добуквенно — Штумпфеглем и Фегеляйном, они бродили кругами по окрестностям, все шире и шире. Уходили они все дальше и дальше, уставая, покуда и сам шпиль, пораженный солнечным светом, не перестал быть виден.
Зимою Смерть крадется сквозь пройму дверей, выискивая и старых, и молодых, и для них играет в своем зале суда. Но когда люди Весны колотят пальцами по холодной земле и приносят вести, Смерть отправляется вдаль и становится простым прохожим. Два глашатая миновали ее по пути и затерялись в безграничном поле.
Счетчик Населения спал подле бутылок в редакции газеты, руки и лицо у него все еще серы от сажи.
Мадам Снеж мурлыкала себе под нос, подвязывая волосы.
Сын ее наконец-то заснул.
Люки танка были закрыты.
Декрет сработал, выполнили его на диво хорошо, и не успел еще день начаться, как Нация восстановилась, великие действия ее и заведения вновь пришли в порядок, солнце замерзло и прояснилось. Ровно в десять часов, когда Королева-Мать отправилась к трапезе, вниз по улице прошел темный человек с бумагами и остановился у пансиона. Когда Баламир покидал замок с потрепанным человеком, до него доносился отдаленный скрежеток ножей и вилок. На взгорке увидел он долгие очереди, что уже втягивались обратно в учреждение, уже оживленные общественным духом. Двинулись они вниз по склону и миновали, не замечая, пятно растоптанного чертополоха, где лежала падаль.
Удивился я, заслышав весь этот смех на втором этаже, но слишком устал и не остановился, не принял их благодарность. Подле кровати в комнате Ютты снял с себя рубашку и брюки и с трудом опустился под простыни. Мгновенье полежал недвижно, а затем нежно коснулся ее, покуда не открыла она глаза. Губы, ждавшие весь вечер второго поцелуя, коснулись моих, а из открытого окна острое солнце взрезало постель, сияя на белизну ее лица, которое просыпалось, и на белизну моего лица, которое вернулось к дреме. Мы зажмурились от солнца.
Сельваджа открыла дверь и прокралась в комнату. При свете дня выглядела она худее обычного, глаза — дикие от пригляда за ночью и рождением Нации.
— В чем дело, Мама? Что-то случилось?
Я ответил вместо Ютты, не поднимая взгляд, и голос у меня был смутен и резок:
— Ничего. Задвиньте шторы и спи дальше…
Она сделала, как велели.
Благодарности издателей перевода на русский язык
Издательства «Dodo Пресс» и «Фантом Пресс» сердечно благодарят соиздателей из Москвы, Тель-Авива, Магадана, Варны, Риги, Владивостока, Санкт-Петербурга, Киева, Минска, Этобико, Омска, Воронежа, Харькова, Волгограда, Холмска, Кишинева, Новосибирска, Могилева, Хабаровска, Южно-Сахалинска, Берлина, Братска, Калининграда, Самары, дер. Степково, Череповца, Ростова-на-Дону, Делфта, Ельца, Барнаула, Омска, Кемерова, Екатеринбурга, Иркутска, Йошкар-Олы, Пудожа, Гатчины, Ирпеня, Челябинска, Железногорска, Добрянки, Томска, Всеволожска, Пекина, Дyблина, Орла, Чернушки, Брянска, Петергофа, Праги, Нижнего Новгорода, Волжска, Читы, Белгорода, Фрязина, Вологды, Тюмени, Красноярска, Прокопьевска, Королева, Сергиева Посада, Мытищ, Норильска, Иерусалима.
Громадное вечно изумленное и счастливое спасибо Дмитрию Худолееву, Ярославу Зайцеву и Олегу Крючку за громадный вклад в это издание — и многие предыдущие.
Отдельное спасибо нашим партнерам — школе современного ирландского языка Cairde Thar Toinn, фестивалю Irish Week, бутику Tweed Hat, Московскому Свинг Дanс Клубу, театрам драматургических трансляций TheatreHD, российской сети настоящих ирландских пабов Herat's, художнице по стеклу Тане Сириксс, мастеру-флористке Оле Погребисской, Гузели Санжаповой и ее проекту Coccobello, керамистке Лизе Мельник и ее «Хтонь-керамике», художнице-ювелиру Марии Джиа и ВIOO Art, ювелирам мастерской Immortele, а также интернет-платформе «Планета» за всегдашний уют и братство при поддержке подписной кампании «Скрытого золота».
Главный покровитель этого издания — Дмитрий Худолеев.
