Он улыбнулся с некоторой даже снисходительностью.
– Символика чисел, молодой человек. Глупость, конечно, детство… Самые жуткие зверства всегда основываются на таких вот детских играх.
Ладно, вернемся все-таки к началу этой сцены. Он, значит, уселся напротив меня и приложил палец к губам, чтобы я не закричал от удивления.
Он улыбнулся и сказал:
– Да, да, это я.
Кроме нас в вагоне было еще трое. Трое спящих. Я ехал домой после беседы со Стожилковичем, которая не подняла мне настроения. Стожил только повторял все время:
– Поверь, сынок, он где-то поблизости. Всякий настоящий убийца становится собственным призраком.
– А что такое настоящий убийца?
– Настоящий – значит бескорыстный.
И вот он нашелся, этот бескорыстный убийца, которого я так искал. Он сидел прямо передо мной.
Он уселся, как карлик на троне, поерзав ягодицами, чтобы опереться на спинку. Его ноги болтались в пустоте, как ноги моих мальчишек на поставленных друг на друга кроватях. И его глаза блестели тем же блеском, что у них. На нем был уже не серый сиротский халат, а соответствующий возрасту тергалевый костюм, безупречные складки которого свидетельствовали о его социальном статусе. В петлице поблескивала красная ленточка Почетного легиона. Без всякого вступления он начал рассказывать. Ни секунды не подумал, что я могу наброситься на него, чтобы связать и доставить прямиком комиссару Аннелизу. И ни на секунду эта мысль не пришла мне в голову. Рассказывая, он рос в моих глазах, а я уменьшался, слушая. История в конечном счете меня не удивила, и изложена она была без претензии на художественный эффект. С ходу в суть дела – суть, которая, впрочем, была скорее похожа на абсурд. 1942 год. Магазин закрывается по причине всеевропейского погрома. И однако целых шесть месяцев длятся юридические проволочки. Владельцы пытались защищаться, а цивилизация играла в законность. Но исход предрешен: через шесть месяцев перед ними разверзлись пасти кремационных печей. «История рассудила», как сказал этот накрахмаленный идиот Риссон, окопавшийся среди своих книг. Административный совет приказал долго жить.
1942 год. В течение шести месяцев большой универсальный магазин покоится в безмолвной полутьме своего изобилия. Товары спят сном войны, а вокруг – кордон полиции. Некоторые коричневые идеологи предлагали даже держать его закрытым, как склеп, до дня тысячелетнего юбилея национал-социализма.
– Они говорили об этом так, молодой человек, как будто юбилей этот завтра, убежденные, что, проглотив Европу, они подчинили себе и время.
И действительно, всего через несколько недель Магазин обрел таинственность египетских пирамид. Его темнота и неподвижность порождали слухи, как труп порождает червей. О том, что якобы творилось в его недрах, рассказывали самое невероятное. Для одних он был подпольной штаб-квартирой Сопротивления, для других – экспериментальным центром пыток гестапо, а для третьих – просто самим собой, закрытым на неопределенное время музеем недавней эпохи, внезапно ставшей историей. Но все смотрели на него так, как будто не узнавали его.
– Общественное место, внезапно и целиком выведенное из общественного обихода, в мгновение ока становится воплощенной легендой.
Да, в то время воображение скакало галопом по бескрайнему полю легенд. За несколько месяцев в памяти людей и в самом деле протекло тысячелетие.
И вот в эти-то времена закусившей удила вечности шесть людоедов из «Общества 111» нашли себе приют в таинственной полутьме этого хранилища допотопных товаров.
– Кто они были?
– Вы знаете не хуже меня. Шесть человек самого разного воспитания и склада, объединенные презрением к тем, кого Элистер Кроули называл мерзкими ублюдками двадцатого века, но при этом преисполненные решимости как можно лучше использовать ситуацию развороченного муравейника.
– Профессор Леонар – он был из них?
– Да. Он-то как раз и утверждал, что воплощает дух Элистера Кроули. Другой отождествлял себя с Жилем де Рецем[26] и так далее. Всех их объединял демонический синкретизм, который они рассматривали как душу своего времени. Да так оно и было, молодой человек, они действительно были душой своей эпохи, душой, питавшейся живой плотью.
– Плотью детей?
– А иногда и животных. Например, собаки, которую Леонар загрыз зубами.
(Вот, значит, что почуяла твоя душа, старина Джулиус! Рассказать – так не поверят…)
– Откуда они брали детей?
– Во время голода Жиль де Рец заманивал их, открывая свои закрома. Они же открывали им дверь в царство игрушек.
(Рождественские людоеды!)
– Люди, которые боялись ареста, передавали своих детей подпольной организации, которая бралась переправить их в Испанию, в Соединенные Штаты, подальше от массовых убийств. На деле же их путь заканчивался во тьме Магазина. И вот шестой, и последний, тот, что поставлял детей, теперь должен умереть.
– Когда?
Я задал этот вопрос совершенно непроизвольно, твердо убежденный при этом, что вырвать у него ответ не удастся никакими силами.
– Двадцать четвертого числа этого месяца.
Он посмотрел на меня с улыбкой и повторил без малейшего колебания:
– Двадцать четвертого, в 17.30, в отделе игрушек. И вы будете при этом присутствовать, молодой человек. Полагаю, что дивизионный комиссар Аннелиз тоже придет.
Он заставил меня шесть раз сделать пересадку. В облицованных плиткой переходах он шагал абсолютно беззвучно. Только тогда я заметил, что на нем мягкие тапочки.
– Что делать, годы… – пробормотал он с извиняющейся улыбкой.
Он ответил на все мои вопросы, в том числе и на тот единственный, который заключает в себе все остальные:
– Зачем вы меня втянули в это дело?
Поезд с грохотом катился где-то в районе Гут д'Ор[27]. На сиденьях мотали головами сонные негры. Спящие головы на чутких плечах.
– При чем тут я?
Он долго смотрел на меня, как будто сверяясь с каким-то внутренним регистром, и наконец ответил:
– Потому что вы святой.
И так как я посмотрел на него бараньими глазами, он счел нужным разъяснить, что он имеет в виду:
– Вы выполняете замечательную работу в этом Магазине, работу, которая воплощает человечность в чистом виде.
(Скажешь тоже…)
– Беря на себя ответственность за вину каждого, взваливая себе на плечи все грехи торговли, вы ведете себя как истинный святой, чтобы не сказать – как Иисус.
(Я – Иисус? Господи Иисусе!)
– Я вас так долго ждал!
В его глазах внезапно зажглось множество огоньков, как в день сошествия Святого Духа к апостолам. И так освещенный изнутри, он объяснил, почему регулярно взрывает бомбы у меня под носом. По его мнению, искоренение абсолютного зла должно совершаться перед лицом его антипода, воплощенного добра, козла отпущения, символа преследуемой невинности, иначе говоря, на моих глазах. Необходимо, чтобы при уничтожении демонов присутствовал святой.
– Вы засвидетельствуете все, молодой человек, ибо вы – единственный носитель истины, единственный, кто достоин ее.
Само собой разумеется, что, едва выпустив моего кузнечика во тьму парижской ночи, я бросился к телефону-автомату и позвонил Аннелизу. Он выслушал меня без всяких эмоций и затем сказал:
– Говорил я вам, что вы выполняете опасную работу.
(Клянусь моей святостью, это скоро кончится.)
– Так, говорите, двадцать четвертого, в 17.30, в отделе игрушек? Это, значит, в четверг. Хорошо, я приду. Постарайтесь и вы там быть, господин Малоссен.
– Исключено!
– Но тогда ничего не произойдет и вы останетесь подозреваемым номер один в глазах моих подчиненных.
Дошло. Я его спросил еще:
– У вас есть какие-нибудь соображения относительно того, кто будет последней жертвой? Кто этот поставщик детей, который должен умереть?
– Абсолютно никаких. А у вас?
– Он сказал только, что это будет сюрприз для меня.
– Что ж, подождем сюрприза.
Джулиус ждал меня, лежа на полу у кровати. Джулиус, у которого во всем этом деле оказалось больше чутья, чем у меня. Джулиус, который ответил на все вопросы, Джулиус, которого я так до сих пор и не помыл. Я погладил его голову мыслителя и с размаха опустил свою на подушку. И тотчас получил холодную пощечину от соприкосновения с глянцевой обложкой журнала.
26
Жиль де Лаваль, барон де Рец (1396 – 1440) – бретонский дворянин, участник Столетней войны; известен главным образом тем, что заманивал в свой замок детей и затем зверски убивал их во славу Сатаны. Казнен по приговору суда.
27
Гут д'Ор – квартал Парижа (XVIII округ), населенный по преимуществу выходцами из бывших французских колоний.