– Откуда вы?
Ее голосок был так певуч, интонация столь проникновенна и нежна, что сердце Вовца затрепетало, как рыбка на крючке. Он почувствовал, что попался. Эти глаза и этот голос могут приказать ему все, что заблагорассудится. И он не сможет воспротивиться, он все покорно выполнит. Женские чары – страшное оружие. Они размягчают стальные сердца храбрецов, трусов делают львами, умных глупцами, а глупцов – о! – глупцов обращают в рабство и потом делают с несчастными рабами… Что только они не делают! Вовец с трудом разлепил запекшиеся губы и хрипло прошептал:
– Я из камеры выбрался, сломал решетку. Меня Володя зовут. А вас как?
Улыбка её была столь же обворожительна, что и голос, а зубы напоминали жемчужное ожерелье. Все так же внимательно глядя на Вовца, она достала длинную сигарету из нагрудного кармана рубашки, прикурила и погасила зажигалку. Пояснила в темноте:
– Газ может кончиться, надо поберечь. – Ароматное облако дыма дорогого табака окутало Вовца. – А зовут меня Евгения, или просто Жека. Послушайте, помогите мне выбраться из этой тюрьмы. Мой муж отвалит вам кучу денег, сколько запросите – сто тысяч долларов, двести… Я сейчас напишу его телефон на всякий случай.
Она зашелестела чем-то внутри камеры. Снова вспыхнул огонек зажигалки, но на этот раз внизу, ближе к полу. Жека сидела на корточках, опершись спиной о решетку. Пристроив на колени, плотно обтянутые джинсами, миниатюрную записную книжицу, она столь же миниатюрным карандашиком вывела несколько цифр. Огонек снова погас, высветив напоследок оцинкованное ведро возле решетки.
– Вот, – прошептала она. – Где ваша рука?
Их ладони неловко встретились в темноте, и Вовец получил крошечную бумажку. Он тут же переправил её в нагрудный карман пиджака и сказал:
– Там у вас ведро стоит. Может с водой? Пить страшно хочется.
– Нет, – смущенно хихикнула девушка, – это… – она замялась. – В общем, типа параши. Я к решетке поставила, чтобы внутри меньше воняло. А вода есть, я сейчас принесу.
Снова коротко вспыхнул огонек. Жека сориентировалась, пошуршала по нарам и вскоре вернулась к решетке.
– Вот, держите, – побулькала в темноте.
Вовец нащупал между стальными прутьями полуторалитровый пластиковый баллон из-под газировки, почти полный. Тепловатая вода отдавала пластмассой, но он не мог оторваться, пока не ополовинил баллон. Отдышался и уже спокойно сделал ещё несколько хороших глотков. Просунул баллон обратно.
– Держите, пока все не выпил. И дайте зажигалку, я замок осмотрю.
Замок располагался меж двух листов металла и действительно был вагонный, с треугольным стержнем в круглой дырке. Пальцами не ухватишь.
– Эх, инструмент нужен, – сокрушенно произнес Вовец.
– У меня щипчики есть маникюрные и пилка для ногтей. Может, подойдет?
Щипчики оказались столь же миниатюрными, как записная книжка с карандашиком. Зато пилка хоть куда – длинная и узкая. На ощупь, зажав стержень замка маленькими кусачками, Вовец стал осторожно поворачивать их левой рукой. Правой он вставил в отверстие узкий конец пилки и пытался им нащупать хоть что-нибудь в механизме замка, какую-нибудь пружинку. И вроде что-то нащупал, какую-то деталь, движущуюся вслед за вращением треугольного стержня. Еще немного и замок откроется.
Но тут с резким звоном щипчики рассыпались. Пережал Вовец хлипкие рукояточки, пытаясь крепче и понадежнее зажать стержень. Но он все же успел просунуть внутрь пилку, зафиксировав механизм, не дав язычку замка вернуться в прежнее положение.
– Ну что там? – нетерпеливо спросила Жека.
– Щипцы сломались, – пояснил сокрушенно.
– А замок?
– Замок целый, – извиняющимся тоном пробормотал Вовец.
– Жалко, – вздохнула девушка, – удобные были щипчики, немецкие. Я к ним привыкла. Главное, острые…
Вовцу нечего было ответить. Он посветил зажигалкой: замок почти открылся. Язычок, точнее было бы назвать его язык, такой он оказался толстый, буквально самой кромкой, несколькими миллиметрами цеплялся за выемку в стальном швеллере, выполняющем роль дверного косяка. В зазор между дверью и швеллером Вовец разглядел, что язык скошен с внутренней стороны. Шальная мысль пришла в голову: а что если… Он налег на дверь и почувствовал, что она подается.
– Женя, тяните решетку на себя. Как можно сильнее.
Звякнуло отставленное в сторону ведро. Оба громко сопели и пыхтели, пытаясь вдавить решетку внутрь камеры. Нет, похоже, ничего не получилось. Вовец снова зажег газовый огонек и с радостным удивлением обнаружил получилось. Скошенный язычок, позволявший тюремщикам захлопывать дверь камеры без ключа, на этот раз сработал против них. Грубо сваренная с большими зазорами решетка все-таки прогнулась немного внутрь камеры, и язык замка выдавился из своей законной выемки и на самом её краю уперся в швеллер.
Вовец вытащил из механизма замка маникюрную пилку, приткнул её кончиком под язык замка и потянул решетку на себя. Что ж, пилка для ногтей, как поверхность скольжения, оставляла желать лучшего. Только сейчас Вовец понял, что поторопился и совершил непростительную ошибку. Конечно же, придавленный сильной пружиной стальной язык не мог свободно скользить по густым насечкам. Если бы Вовец воткнул пилку другим, гладким, концом, все прошло бы как по маслу.
– Дави на дверь, – скомандовал он.
Женя с той стороны налегла на решетку, Вовец удерживал пилку. Дверной язык противно заскрежетал, словно неопытный слесарь прошелся ржавым напильником-личником по каленой железке. Дверная кромка врезала ему по пальцам так, что он чуть не взвыл на всю подземную тюрягу.
– Ура! – дурашливым шепотом воскликнула Жека. – Свободу политзаключенным!
Вовцу было не до смеха, он тряс рукой от боли. В слесарке это называется "сыграть на балалайке", когда человек врежет себе по руке, а потом молотит ей по воздуху, словно хочет охладить жгучую боль. Он только удивился, что Женя так быстро перешла от слез к веселью.
– Дай воды, – попросил негромко. – И вообще, забери с собой все полезное.
– Печенье брать? А то меня уже тошнит от него и от шоколада.
– Конечно бери, я уже черт знает сколько не жрамши.
Он вдруг застыдился этой своей привычной пролетарской грубости, наверное, даже покраснел. Хорошо, хоть в темноте ничего не видно. Плохо, что юная девушка так действует на него, тридцатипятилетнего мужика, это неправильно.
Он пошарил по полу, нашел пилку, сунул в карман. Потом отыскал обломки щипчиков и забросил внутрь камеры. Для тюремщиков должно быть загадкой исчезновение узников. Пусть гадают, как они выбрались на волю.
Женя вышла в коридор, подсвечивая вялым огоньком зажигалки, газ кончался. На плече висела сумочка, в руке цветной полиэтиленовый пакет. Из него пластиковый баллон торчит. Вовец пакет взял – ого, тяжелый. Захлопнул дверь камеры. Нащупал в полиэтиленовом пакете цилиндрическую пачку импортного печенья, набил полный рот, запил водой. Потом шоколадку вышарил, сразу полплитки схряпал – жевал да глотал, как бутерброд.
Они медленно плелись по темному коридору, держась за руки. Женя шепотом рассказывала:
– Они меня у портнихи захватили…
– Прямо в ателье, что ли? – удивился Вовец.
– Ну ты, Володя, даешь! В ателье же не шьют, а только портят. Я отродясь в ателье не шила, только у своих портних. Сейчас мне Лизочка шьет Закорюкина. Не слышал о ней?
– Как-то не довелось, – Вовец предельно корректно ответил на вопрос, совершенно неуместный в жуткой подвальной атмосфере.
– Странно, – удивилась Жека, – её же все знают. Она ещё в "Доме моды" закройщицей днем подхалтуривает. А, впрочем… Вот, вышла я от портнихи, по лестнице спустилась, а при выходе из подъезда мне пистолет под нос и в мою же машину посадили. Мой-то на "мерсе" раскатывает, а мне "десятку" подарил на день рождения ещё в прошлом году. Нет, в позапрошлом. Да, точно, ещё в позапрошлом. Наручники надели, представляешь? Во, думаю, попала. Рожи страшные, руки татуированные, бандюги натуральные. Думала, умру от страха.