— Знаем, матушка, знаем! — хором ответили гвардейцы.
— Меня хотят силой заточить в монастырь! Пойдете ли вы за мной, чтобы помешать врагам надругаться над вашей царевной?
— Мы готовы, матушка, мы их всех перебьем!
— Если вы будете говорить об убийстве, тогда я уйду от вас. Я не хочу, чтобы без нужды лилась кровь!
Солдаты, огорошенные этой неожиданной отповедью, недовольно забормотали что-то.
Однако Елизавета Петровна быстро овладела положением.
— Я клянусь умереть за вас, если это понадобится, — воскликнула она, высоко поднимая крест. — Поклянитесь же и вы умереть за меня, но не проливая чужой крови без необходимости!
Солдаты торжественно дали требуемую клятву.
Тогда Елизавета Петровна скомандовала: "Идем!", — и в сопровождении трехсот гвардейцев направилась по Невскому проспекту.
На Адмиралтейской площади она вылезла из саней и пошла пешком. Но снег был довольно глубок, ее маленькие ноги вязли и приходилось идти почти шагом.
— Матушка, да мы так никогда не дойдем! — взмолились гвардейцы. — Давай-ка лучше мы понесем тебя! — и двое рослых гвардейцев подхватили ее на руки и понесли.
Быстрым, походным шагом отряд дошел до Зимнего дворца. Тут Лесток отделил двадцать пять человек, которым было поручено арестовать Миниха, Остермана, Левенвольда и Головкина. Затем он выбрал восемь наиболее смелых и развитых гвардейцев, которым надлежало последним ловким ударом обеспечить торжество замысла. Пользуясь знанием пароля и притворяясь, будто они просто совершают обычный ночной обход, гвардейцы с невинным видом подошли к четырем часовым, охранявшим дворцовую дверь, и быстро обезоружили их. Затем во двор вошли остальные гвардейцы. С прежними восемью гвардейцами Елизавета Петровна прошла в кордегардию.
Бывший там офицер отчаянно закричал "на караул", но солдаты кинулись на него со штыками, и Елизавете Петровне стоило больших трудов спасти офицера от неминуемой смерти. Затем царевна в сопровождении Жанны и восьми гвардейцев поднялась в спальню правительницы. Сама она осталась в глубине комнаты, Жанна же вместе с гренадером Ивинским (тем самым, который впоследствии оказался замешанным в заговоре против Елизаветы Петровны) подошла к широкой кровати, тонувшей в пышных складках балдахина. Мягкий ковер совершенно заглушал шаги вошедших. Да и судя по страстному шепоту правительницы, доносившемуся из-за балдахина, ей было теперь не до того, чтобы слышать что бы то ни было.
— Милая Юлия, — умирающим от упоения и неги голосом шептала Анна Леопольдовна, — милая Юлия! Как я люблю тебя!
Звук страстного поцелуя прервал ее шепот. Ивинский резко отдернул занавеску балдахина.
— Кто осмелился… — гневно начала правительница, но, увидев Жанну, фигура которой была освещена факелами стоявших в глубине гвардейцев, запнулась, вскрикнула и отшатнулась назад.
Из-за нее показалась растрепанная голова Юлианы Менгден.
— Очкасова! — раздирающим голосом вскрикнула любимая фрейлина.
— Да, это я! — ответила Жанна. — Вставайте, ваше высочество, и благоволите одеться! Нам надо свести кое-какие старые счеты!
Анна Леопольдовна хотела что-то ответить. Но тут ее взгляд упал на группу гвардейцев и царевну Елизавету, стоявших в глубине. Она вскрикнула и упала в обморок.
Оставив здесь часть гвардцейцев, которым было приказано арестовать правительницу и ее фрейлину, Елизавета Петровна отправила несколько солдат за принцем Брауншвейгским, сама же прошла в детскую, где нянька держала на руках проснувшегося от шума малолетнего императора. Ребенок вдруг замолк и потянулся к ней ручонками.
Елизавета Петровна взяла его на руки, приласкала, успокоила, после чего сказала:
— Бедный ребенок! Ты-то ни в чем не виноват, и тебе приходится страдать за чужие грехи. Но я постараюсь, чтобы тебе было хорошо!
Да, цесаревна «постаралась»! Иоанну Антоновичу было действительно "очень хорошо".
Но в тот момент она была искренна: суровая судьба Иоанна Антоновича была внушена императрице Елизавете маркизом Шетарди, который намекал даже, что не худо было бы казнить несчастного ребенка, дабы отрезать возможность каких-либо выступлений от его имени.
Арестовав всю семью правительницы, Елизавета Петровна вернулась к себе во дворец. Там ее уже ждали все недавние враги, приведенные туда связанными. Цесаревна приказала отправить всех их в Петропавловскую крепость, куда было уже приказано отвести правительницу, Менгден и принца Брауншвейгского.
Тем временем несколько преображенцев поскакали верхами во все стороны, объявляя повсеместно о совершившемся. Занималась заря. Отовсюду к дворцу Елизаветы Петровны стекались толпы. Тут были генералы и крепостные мужики, архиереи и простые солдаты. Все встречали со стороны Елизаветы Петровны самый ласковый прием. В два часа дня комиссия, состоявшая из высшего духовенства и высших государственных чинов, приветствовала цесаревну титулом императрицы всей Руси!
XXI
РАЗОЧАРОВАНИЕ ЖАННЫ
— Я в отчаянии, Анри, — воскликнула Жанна, положив свою хорошенькую головку на плечо мужа, — да, положительно в отчаянии! Неужели все мы ошиблись? Неужели все наши старанья ушли впустую, и бедная Россия по-прежнему должна будет страдать?
— Да в чем дело, птичка моя? — ласково спросил Суврэ, обнимая Жанну.
— Я не узнаю в императрице Елизавете прежней царевны! Где ее ласковость, доброта, доступность, мягкосердечие? Как только она твердой стопой встала на трон, так посыпались одно самодурство за другим, одна жестокость за другой! Где же все широковещательные обещания, где же все сладкие слова? Туман рассеялся, и за ним оказывается опять каменистая, суровая пустыня. Неужели того, что мы сделали, не к чему было делать? Неужели все жертвы были бесплодны?
Жанна опять бессильно опустила голову.
Она была действительно утомлена и физически, и нравственно. Последние дни она даже с мужем редко виделась. Елизавета Петровна требовала постоянного присутствия Жанны возле себя и хотела назначить ее своей гофмейстериной, однако Жанна пока еще избегала решительного ответа.
— Но ты так и не сказала мне, в чем дело, птичка? — ласково повторил Анри.
— Да трудно рассказать, милый. Ясных фактов немного, но эта перемена чувствуется во всем. Ты знаешь, как бесчинствовали и бесчинствуют до сих пор гвардейские солдаты? Императрице Елизавете неоднократно пытались жаловаться мирные жители, но если потерпевшие не принадлежат к числу родственников или добрых друзей былых заговорщиков, то их попросту прогоняют вон. "Они потрудились, надо дать им позабавиться!" — сказала однажды императрица… Как могла она решиться сказать такой ужас? Позабавиться за счет мирных жителей!.. Да ведь этому имени нет! И главное, она буквально не выносит ни малейшего противоречия. Я пыталась обратить ее внимание, что новое царствование начиналось именно с того, чего она так хотела избегнуть; с кровопролития… Боже, какая буря поднялась!
— Но, согласись, Жанна, что ее трудно остановить…
— А история с Лопухиной? — не слушая его, продолжала Анна Николаевна. — Лопухина уже давно считалась первой красавицей во дворе, и уже давно Елизавета не могла простить ей это соперничество. И что же? Теперь, когда она должна быть выше подобных мелочей, это обстоятельство не дает ей покоя и вызывает с ее стороны самые непростительные выходки. Недавно на куртаг Лопухина явилась случайно причесанной точно так же, как и императрица, причем в ее волосах тоже были цветы. Елизавета Петровна, увидев это, даже побагровела от гнева. Она быстро подскочила к Лопухиной, схватила ее за волосы, растрепала прическу, надавала пощечин и ушла. А когда ей доложили, что с Лопухиной случился продолжительный обморок, она изволила милостиво ответить: "Ништо ей, дуре!" Да и мало ли…
— Милая Жанна, — сказал Суврэ, — а знаешь, что я тебе скажу? Пусть императрица оказалась не тем, чего ждали. Что за беда? Ты сделала все, что могла, и пожалуй, даже больше… Так не пора ли нам вернуться к своему маленькому Жану, который, вероятно, уже начал забывать свою маму, да к старому дедушке, который ждет не дождется своей дочурки?