Затем цесаревна и Очкасова пошли к дверям, чтобы соединиться с остальными. В зале их с нетерпением ждал Лесток с орденом св. Екатерины и серебряным крестом в руках. Он надел Елизавете Петровне орден на шею, сунул в руку крест и сказал:
– Готово!
Но в этот момент Елизаветой Петровной овладел последний приступ слабости. Ее колени подогнулись, руки беспомощно опустились.
– Да что еще за комедия! – нетерпеливо крикнул грубый Лесток и, взяв царевну за руку, без всяких церемоний потащил ее на двор.
Там уже стояли запряженные сани. Елизавета Петровна с Жанной и Лестоком уселись в первые, сзади уцепились Воронцов и Шуваловы. Алексей Разумовский, Салтыков и Грюнштейн с товарищами поместились во вторых санях. Затем все во весь опор помчались в казармы Преображенского полка.
Вдруг передние сани остановились и потом резко свернули вбок. Елизавета Петровна, как оказалось, приказала сделать крюк, чтобы заехать к Шетарди и сообщить ему о своем решении.
Действительно, остановившись у ворот посольского дома, она приказала немедленно вызвать маркиза и сказала ему, пораженному и растерянному этим необычным визитом:
– Пожелайте мне счастья, друг мой! Я мчусь навстречу славе и трону!
Прежде чем растерянный маркиз успел сказать хоть слово, сани опять во весь опор помчались далее.
Когда кортеж доехал до съезжей избы полка, часовой забил тревогу. Но Лесток, взявший теперь в свои руки руководство ночной операцией, кинжалом пропорол барабан, а подъехавшие с Грюнштейном гвардейцы кинулись в казармы, чтобы предупредить товарищей.
В те времена офицеры, за исключением одного дежурного, жили не в казармах, а в городе. Услыхав тревожный бой, сейчас же оборвавшийся, дежурный офицер выскочил с обнаженной шпагой на двор съезжей избы. Его арестовали, причем он не оказал ни малейшей попытки к сопротивлению.
Вслед за тем на двор выбежали гвардейцы.
– Знаете ли вы меня, дети? – обратилась к ним Елизавета Петровна. – И знаете ли вы, чья я дочь?
– Знаем, матушка, знаем! – хором ответили гвардейцы.
– Меня хотят силой заточить в монастырь! Пойдете ли вы за мной, чтобы помешать врагам надругаться над вашей царевной?
– Мы готовы, матушка, мы их всех перебьем!
– Если вы будете говорить об убийстве, тогда я уйду от вас. Я не хочу, чтобы без нужды лилась кровь!
Солдаты, огорошенные этой неожиданной отповедью, недовольно забормотали что-то.
Однако Елизавета Петровна быстро овладела положением.
– Я клянусь умереть за вас, если это понадобится, – воскликнула она, высоко поднимая крест. – Поклянитесь же и вы умереть за меня, но не проливая чужой крови без необходимости!
Солдаты торжественно дали требуемую клятву.
Тогда Елизавета Петровна скомандовала: «Идем!» – и в сопровождении трехсот гвардейцев направилась по Невскому проспекту.
На Адмиралтейской площади она вылезла из саней и пошла пешком. Но снег был довольно глубок, ее маленькие ноги вязли, и приходилось идти очень медленно.
– Матушка, да мы так никогда не дойдем! – взмолились гвардейцы. – Давай-ка лучше мы понесем тебя! – И двое рослых гвардейцев подхватили ее на руки и понесли.
Быстрым, походным шагом отряд дошел до Зимнего дворца. Тут Лесток отделил двадцать пять человек, которым было поручено арестовать Миниха, Остермана, Левенвольда и Головкина. Затем он выбрал восемь наиболее смелых и развитых гвардейцев, которым надлежало последним ловким ударом обеспечить торжество замысла. Пользуясь знанием пароля и притворяясь, будто они просто совершают обычный ночной обход, гвардейцы с невинным видом подошли к четырем часовым, охранявшим дворцовую дверь, и быстро обезоружили их. Затем во двор вошли остальные гвардейцы. С прежними восемью гвардейцами Елизавета Петровна прошла в кордегардию.
Бывший там офицер отчаянно закричал «на караул», но солдаты кинулись на него со штыками, и Елизавете Петровне стоило больших трудов спасти офицера от неминуемой смерта. Затем царевна в сопровождении Жанны и восьми гвардейцев поднялась в спальню правительницы. Сама она осталась в глубине комнаты, Жанна же вместе с гренадером Ивинским (тем самым, который впоследствии оказался замешанным в заговоре против Елизаветы Петровны) подошла к широкой кровати, тонувшей в пышных складках балдахина. Мягкий ковер совершенно заглушал шаги вошедших. Да и судя по страстному шепоту правительницы, доносившемуся из-за балдахина, ей было теперь не до того, чтобы слышать что бы то ни было.
– Милая Юлия, – умирающим от упоения и неги голосом шептала Анна Леопольдовна, – милая Юлия! Как я люблю тебя!
Звук страстного поцелуя прервал ее шепот.