В монголах, которых христианские клирики называли «тартарами», ибо это смешение народов мнилось им преисподней древних мифов[37], людям Западной Европы все больше виделись племена Гога и Магога, о которых предвещал Апокалипсис (20: 7–8), — орды, выпущенные Сатаной с четырех сторон света на мучение людям под конец времен в эпоху Антихриста. Высокое Средневековье превратило их в беспощадных и кровожадных каннибалов, которых Александр Македонский запер за высокими стенами на крайнем востоке Азии, но которые сорвали запоры в это последнее время страха земного[38]. Пессимисты полагали, что эти «новые демоны» вот-вот объединятся с демоническими сарацинами, которые тоже упоминались в одном священном предании, предвещавшем приход инфернальных сил на мучение христианам.
Монгольские нашествия, расширяя средиземноморскую сферу крестовых походов и контактов с мусульманской цивилизацией, сообщали западноевропейскому миру, что ему все еще угрожают чудовищные разрушительные силы, о которых говорилось в Библии и Коране[39].
Отголосок этого страха пронизывает труд англичанина францисканца Роджера Бэкона, который долго жил в Париже, но оставался верен духу Оксфорда; между 1265 и 1268 годами он написал свое главное «Большое сочинение» («Opus majus»), сделав это по просьбе своего покровителя, советника Людовика Святого Ги Фулька, или Фулькуа, ставшего в 1265 году папой Климентом IV.
Весь мир пребывает едва ли не в состоянии проклятия, — писал он. — Кем бы ни были тартары и сарацины, ясно одно: Антихрист и его войско уже поблизости. И если Церковь святыми мерами не поспешит помешать этим злодеяниям, положить им конец, то понесет непоправимый урон, ибо христиане бедствуют. Все ученые люди полагают, что грядет время Антихриста[40].
Английский монах Мэтью Пэрис[41] описывал их как
людей бесчеловечных и диким зверям подобных, которых надлежит называть не людьми, а чудовищами, ибо они жадно пьют кровь и разрывают на части мясо собачье и человечье и пожирают его[42].
Вымышленный бесгиарий соответствовал действительности. И вновь стиралась грань (как было свойственно людям Средневековья) между грезами и явью. Кошмары претворялись в реальность.
Перед лицом угрозы Гога и Магога, то есть монголов, сарацин и Антихриста, Роджер Бэкон не видел иного средства, иной защиты, кроме Reformatio, исправления нравов. Пусть христиане, Церковь и весь мир правоверных вступят на путь «истинного закона». Таково было в то время и мнение Людовика Святого. Исконной причиной несчастий христиан, его собственных и Французского королевства был грех, и, чтобы выдержать натиск народов — бича Господнего, следовало покаяться, очиститься и исправиться.
Вначале монголы повергли в панику и Людовика Святого. В 1241 году, когда они проникли в глубь Центральной Европы и христианский мир предался посту и молитвам, дабы Господь смилостивился и «низринул гордыню татар», бенедиктинец Мэтью Пэрис запечатлел такой диалог Людовика с матерью:
И вот, получив известие о том, что угроза бича Господня нависла над народом, сказала мать короля франков, достопочтенная и любимая Богом женщина, королева Бланка: «Где ты, сын мой, король Людовик?» И он, приблизившись, сказал: «Что с Вами, матушка?» А она, тяжело вздохнув, зарыдала, но, будучи женщиной, все же не по-женски осмыслила эту нависшую угрозу и сказала: «Что же нам делать, любезный сын мой, при столь страшных событиях, ужасный слух о которых прошел по земле нашей? Ныне неудержимое нашествие татар грозит полным уничтожением всем нам и Святой Церкви». На что король со слезами, но не без божественного внушения ответил: «Да укрепит нас, матушка, Божественное утешение. Ибо если нападут на нас те, кого называем мы тартарами, то или мы низринем их в места тартарейские[43], откуда они вышли, или они сами всех нас вознесут на небо». И этим как бы сказал: «Или мы отразим их натиск, или, случись нам потерпеть поражение, то отойдем к Богу как истые христиане или мученики»[44]. Приведенные слова воодушевили французов и их соседей. Император Фридрих II в свою очередь поспешил направить христианским правителям послание о татарской угрозе, напоминая об «этом варварском народе, вышедшем с крайних пределов мира, о происхождении которого ничего не известно и который Бог послал для исправления народа своего, но, есть надежда, не для истребления всего христианского мира, и который приберегался им для конца времен»[45].
37
Этноним «татары» первоначально относился к группе монгольских племен, кочевавших с VI века к юго-востоку от Байкала и вошедших в начале ХIII века в государство Чингисхана. С первой половины XIII в. этот этноним переносится на часть тюркоязычных народов Поволжья. На Руси и в Западной Европе в то же время татарами стали называть всю совокупность народов и племен, участвовавших в монгольских завоеваниях. В Западной Европе это слово, часто в форме «тартары», выводилось, в соответствии с этимологическим принципом понимания из слова «Тартар» — так в греческой мифологии называлась самая нижняя часть Космоса, ниже Аида — подземного царства. В Тартаре царит вечная ночь и томятся свергнутые богами титаны. В христианском мире Тартаром люди образованные называли нижнюю, самую мрачную и жуткую часть ада.
38
41
Сведущий читатель может сразу возразить, что в отечественной науке этот хронист известен как Матвей (или Матфей) Парижский. У потребление такой непривычной формы в данном случае обосновано самим Ж. Ле Гоффом: «Чтобы снять все вопросы о его имени, уточним, что Мэтью Пэрис (Mathew Paris) — англичанин, и имя Пэрис было патронимом, достаточно распространенным в Англии ХIII века, и не предполагает ни французского происхождения, ни учебы в Парижском университете». (Примеч. пер.)
45
Ibid. P. 112. Всюду, где проходили монголы, они неизменно вселяли страх своей жестокостью, оставляя после себя развалины городов и трупы тех, кто оказывал им сопротивление. Но эта жестокость была ради одного: ради покорения народов и государств. Добившись желаемого, монголы урбанизировались, поселяясь в городах, но не забывая и о своих шатрах, создавали органы управления, развивали хозяйство и торговлю, способствовали расцвету литературы и науки. При их участии то, что раньше было торговыми тропами, слилось в единый путь от Китая до Черного моря: знаменитый Шелковый путь, который функционировал благодаря монгольскому миру (
*
«Рах romana» («римский мир» — лат.) — принятый в Римском государстве принцип, согласно которому после завоевания римлянами той или иной территории все войны и междоусобицы на ней прекращались. Такое же правило установил в своей державе Чингисхан (это здесь и названо «рах mongolica»). Следует отметить, что «монгольский мир» продолжался недолго. После 1260 г. Монгольская империя распалась на практически независимые владения (улусы), которые, чем дальше, тем больше, вступали в борьбу между собой.