Развитие сельского хозяйства ускорило и социальные процессы. И хотя сеньориальная система крепко держала людей, процесс освобождения от личной зависимости набирал силу. И пусть даже городской воздух и не делал таким уж свободным, как то утверждала немецкая поговорка[54], все же урбанистический взрыв собирал людей в городах, оживлял ремесло и торговлю, в том числе и дальнюю; совершенствовалось текстильное производство, велось (и быстро) строительство, причем вместо дерева все больше использовался камень. Стремительно возрастала роль денег в торговом обмене, чеканились монеты высокого достоинства: серебряные «гро». Тринадцатое столетие — время, когда возобновилась чеканка золотых, прекратившаяся в Западной Европе еще при Карле Великом. Людовик Святой — первый французский король, отчеканивший в 1226 году золотую монету экю. Процветание заставляло сеньоров даровать свободу и пресекать насилие. Учение, согласно которому война могла быть только праведной и вестись в строго определенные периоды, превратило умозрительный мир в реальность. Наряду с вдовами и сиротами теперь надлежало защищать и купцов, а поскольку новое общество порождало немало бедняков, то надо было заботиться и о них: росло число госпиталей и лепрозориев — последние являли собой нечто среднее между приютом и тюрьмой. Действуя заодно с Церковью, братствами и корпорациями, зарождавшееся государство жило предвкушением «государства всеобщего благоденствия» (Welfare State). В этом отношении Людовику Святому не было равных.
Город породил и новые культурные потребности, и средства их удовлетворения. Отрывались школы, в которых в ХIII веке обучались грамоте все больше юных горожан. Школы уже посещали не только будущие клирики; туда все чаще принимали детей мирян — в основном мальчиков, которые теперь умели читать, писать и считать, но среди учителей были и женщины. Возникали учебные корпорации, которые обретут название «университетов»[55]. Эти корпорации породили в христианском обществе времени Людовика Святого новую власть, сосуществовавшую с королевской властью (Regnum) и властью Церкви, — ведение (Studium); воплощением ее стали университеты. Университеты вдохнули вторую жизнь в латынь — международный язык учености, в латынь, зачастую искусственную, схоластическую; но (несмотря на уставы) повсюду, вплоть до университетских коллежей, быстро входил в употребление народный язык. Местные наречия превращались в литературный язык. При Людовике Святом представители королевской власти стали писать по-французски; Людовик — первый французский король, которого мы слышим говорящим на родном языке. Возрождался театр, который вышел за пределы Церкви и сделал своими подмостками город. Празднества выплеснулись на улицы, и ученая литургия смешалась с более или менее языческими обрядами вторгающейся в городскую жизнь деревни; карнавал одолел и вытеснил пост; фаблио 1250 года увело фантазию в новую страну, весьма далекую от христианского аскетизма, в страну Кокань[56]. Искусство, всегда служившее Богу и сильным мира сего, старалось не только продемонстрировать мощь, но и удовлетворить различные эстетические вкусы, приближая небеса к земле настолько, насколько возносило землю к небесам. Витражи, торжествуя, заливают церкви цветным светом; появляются скульптурные изображения: в Амьене — «прекрасный Бог», в Реймсе — улыбающиеся ангелы. Готика — это праздник. На земле, как и на небесах, ценности остались в высшей степени христианскими. Земные сады (где можно сорвать розу в знак любви) — это новый отзвук садов Эдема, где Ева сорвала запретный плод. Земля уже не только слабое отражение потерянного в наказание за грехопадение рая; человек, сотворенный по образу и подобию Божьему и участвующий на земле в божественном деле Творения, может производить и блага, которые в конце времен станут изобиловать в раю обретенном, и вкушать от них: наука, красота, трудом нажитое богатство, узаконенные расчеты, тело, которому предстоит воскреснуть, и даже смех, долгое время казавшийся подозрительным Церкви, — начинаются на земле, в труде человека, в его вечном жизненном пути[57]. Кажется, в ХIII веке христианский мир начал утрачивать свой варварский облик. «Божий суд» уходил в небытие; IV Латеранский собор (1215) запретил ордалии, которые еще нескоро исчезли из практики[58]. Если от испытания огнем, водой и раскаленным железом отказались довольно быстро, то решение тяжб в поединках, с оружием в руках, было той формой «Божьего суда», которой отдавали предпочтение воины, и поэтому она просуществовала еще долго. Несмотря на все усилия, Людовику Святому не удастся отменить поединки.
55
56
57
58