Однако, хотя мадемуазель де Отфор, вызванная Ришелье из изгнания, уже начинала занимать в сердце короля то место, какое принадлежало прежде мадемуазель де Лафайет, Людовик XIII продолжал поддерживать с сестрой Анжеликой сношения, которые сделались ему необходимы, и, как уже говорилось, тайно выехав из Гробуа, где он тогда жил, отправился к ней с визитом. Он вошел в монастырь в четыре часа пополудни, а вышел оттуда в восемь часов вечера.
О чем шла речь в их беседе, никто так никогда и не узнал, ибо она протекала с глазу на глаз, как и все беседы, какие Людовик XIII вел с мадемуазель де Лафайет с тех пор, как она удалилась в монастырь Визитации Пресвятой Девы Марии. Но, когда король вышел оттуда, он показался тем, кто его сопровождал, чрезвычайно задумчивым; в тот вечер бушевала ужасная буря, шел дождь с градом, а темнота стояла такая, что ничего нельзя было разглядеть в четырех шагах от себя; кучер спросил короля, следует ли возвращаться в Гробуа; и тогда Людовик XIII, казалось, сделал усилие над собой и после минутного молчания произнес:
— Нет, мы едем в Лувр.
И карета быстро покатила по дороге во дворец, к великому восторгу конвоя, обрадованного тем, что ему не надо проделывать в такую жуткую погоду путь длиной в четыре льё.
Приехав в Лувр, король отправился к королеве, которая была чрезвычайно удивлена его появлением, ибо уже давно Людовик XIII и Анна Австрийская виделись крайне редко; она поднялась и почтительно поклонилась ему. Людовик XIII подошел к ней, поцеловал ей руку, проявляя при этом такую же робость, какую он испытывал бы при встрече с женщиной, увиденной им впервые, и смущенным голосом произнес:
— Сударыня, погода стоит настолько ненастная, что у меня нет возможности вернуться в Гробуа; и потому я пришел просить у вас ужина в этот вечер и крова на эту ночь.
— Для меня будет великой честью и великой радостью предложить то и другое вашему величеству, — отвечала королева, — и я благодарю теперь Бога за эту бурю, которую он ниспослал нам и которая только что так сильно напугала меня.
Так что в ту ночь, 5 декабря 1637 года, Людовик XIII разделил с Анной Австрийской не только ужин, но и ложе; на следующее утро он уехал в Гробуа.
Но случай ли стал причиной этого примирения короля и королевы, этого восстановления близости между мужем и женой? В самом ли деле буря испугала Людовика XIII или же он уступил настоятельным просьбам мадемуазель де Лафайет? Последнее предположение вероятнее. Что же касается нас, то мы думаем, что буря была лишь предлогом.
Как бы то ни было, ночь эта стала достопамятной для Франции и даже для Европы, облик которых ей предстояло изменить, ибо ровно через девять месяцев после этой ночи, день в день, на свет появился Людовик XIV.
Королева вскоре заметила, что она беременна, но не решалась никому говорить об этом в течение первых четырех месяцев, опасаясь ошибиться; однако в начале пятого месяца у нее не осталось более никаких сомнений. Наконец, ребенок начал шевелиться. Это произошло 11 мая 1638 года.
Анна Австрийская тотчас велела позвать г-на де Шавиньи, поведением которого она всегда была довольна. Господин де Шавиньи поговорил с ней несколько минут и, выйдя из ее кабинета, направился в покои короля.
Он застал его величество готовым к выезду на соколиную охоту. Увидев государственного министра, Людовик XIII нахмурил брови: он подумал, что г-н де Шавиньи пришел говорить с ним о политике или делах управления и что охота, его любимая забава, единственная, доставлявшая ему постоянное и истинное удовольствие, из-за этого задержится.
— Что вам угодно? — с явным раздражением спросил он г-на де Шавиньи. — И что вы желаете нам сказать? Напомню, если вы пришли говорить с нами о государственных делах, что нас они не касаются: это забота господина кардинала.
— Государь, — произнес г-н де Шавиньи, — я пришел просить вас помиловать несчастного узника.
— Просите об этом кардинала, господин де Шавиньи, просите об этом кардинала; возможно, этот узник — враг его высокопреосвященства, а потому и наш враг.
— Ничей он не враг, государь; это всего лишь верный служитель королевы, несправедливо подозреваемый в измене.
— А, понимаю, зачем вы явились! Вы желаете опять говорить со мной о Лапорте; но меня это не касается, Шавиньи! Обратитесь к кардиналу! Пойдемте, господа, пойдемте!