И он дал знак следовать за ним тем, кто должен был сопровождать его.
— Однако, государь, — произнес Шавиньи, — королева полагала, что, принимая во внимание то известие, какое я вам принес, ваше величество соблаговолит даровать ей милость, которую она поручила мне просить вас от ее имени.
— И что за известие вы мне принесли? — спросил король.
— Известие о том, что королева беременна, — ответил Шавиньи.
— Королева беременна! — воскликнул король. — Ну тогда дело в ночи пятого декабря!
— Не знаю, о какой ночи вы говорите, государь, но я знаю, что Господь в своем милосердии обратил взор на Французское королевство и положил конец бесплодию, которое всех нас удручало.
— А вы вполне уверены в том, что мне сейчас сообщили, Шавиньи? — спросил король.
— Королева ничего не хотела говорить вашему величеству, не убедившись в этом вполне определенно. Но как раз сегодня она впервые ощутила шевеление своего августейшего ребенка, и поскольку, по ее уверению, вы дали королеве обещание даровать ей милость, которую она у вас попросит, она обращается к вам с просьбой, государь, освободить из Бастилии ее плащеносца Лапорта.
— Ладно, — произнес король, — это ничуть не помешает нашей охоте, господа: она всего лишь ненадолго задержится; ступайте и ждите меня внизу, пока мы с Шавиньи сходим к королеве.
Придворные, сияя радостью, проводили короля до покоев Анны Австрийской; Людовик XIII вошел туда, тогда как они двинулись дальше.
Король оставил Шавиньи в гостиной королевы и вошел в ее молельню; о чем они говорили между собой, опять-таки неизвестно, поскольку никто не присутствовал при их беседе.
Однако, когда минут через десять король вышел из молельни, лицо его светилось радостью.
— Шавиньи, — воскликнул он, — это правда! Если бы еще Господь соблаговолил, чтобы это был дофин! Ах, как же вы тогда взбеситесь, мой дражайший братец!
— А как же Лапорт, государь? — спросил Шавиньи.
— Завтра вы прикажете выпустить его из Бастилии, но на условии, что он незамедлительно удалится в Сомюр.
На следующий день, 12 мая, г-н Легра, старший секретарь королевы, явился в Бастилию в сопровождении одного из канцелярских служащих г-на де Шавиньи; ему было поручено заставить Лапорта подписать обещание удалиться в Сомюр. Лапорт поставил свою подпись и утром 13 мая был отпущен на свободу.
Так что первое движение, сделанное Людовиком XIV в утробе матери, стало причиной одной из милостей, которые так редко даровал Людовик XIII. Это было хорошее предзнаменование будущего.
Слух о беременности королевы быстро распространился по Франции; в него с трудом верили, поскольку после двадцати двух лет бесплодного брака такое воспринималось почти как чудо.
К тому же все знали о причинах непрестанного раздора, существовавшего между королем и королевой. Так что никто не смел питать надежду, которую все уже давно считали утраченной.
Бросим беглый взгляд на причины этих супружеских разногласий, что станет для наших читателей возможностью познакомиться с самыми важными лицами этого исполненного романтики двора, где соединились три начала — французский, итальянский и испанский, — с лицами, которые появляются в начале царствования Людовика XIV как представители другой эпохи и другого века.
Король Людовик XIII, которого мы только что вывели на сцену и которому было тогда около тридцати семи лет, являлся государем, обладавшим одновременно гордостью и робостью, храбростью героя и нерешительностью ребенка; умевшим страстно ненавидеть, но любившим всегда лишь сдержанно; скрытным, потому что он долго жил с людьми, которых ненавидел; терпеливым и внешне слабым, но временами вспыльчивым, способным проявлять изощренную жестокость и испытывать при этом наслаждение, хотя, пока он был мал, его отец Генрих IV делал все, чтобы излечить его от этой склонности к жестокости, и даже пару раз собственноручно высек его розгами: первый раз за то, что он размозжил между двумя камнями голову живому воробью, а второй — за то, что, когда он проникся ненавистью к одному молодому дворянину, пришлось, дабы угодить юному принцу, выстрелить из пистолета в этого дворянина холостым зарядом, после чего дворянин, заблаговременно предупрежденный, упал, как если бы он был убит; это вызвало такую великую радость у будущего друга Монморанси и Сен-Мара, что он захлопал в ладоши. Когда подобные телесные наказания принца случались, королева Мария Медичи принималась громко возмущаться, но Беарнец не обращал никакого внимания на ее возражения и как-то раз в ответ сказал ей следующие пророческие слова: