И тогда Лапорт объяснил ей, как все происходило и почему он счел необходимым употребить для безопасности самой королевы такую чрезмерную осторожность. Королева была вынуждена согласиться с доводами своего преданного слуги и признать, что он поступил правильно, действуя с такой осмотрительностью. Затем она надавала Лапорту множество обещаний, говоря ему, что никто никогда не оказывал ей такой важной услуги, какую только что оказал ей он.
Тем временем король и кардинал усиливали осаду Ла-Рошели, где положение дел ухудшалось с каждым днем. С тех пор как с суши была установлена глухая блокада города, не позволявшая въехать в него ни одному обозу, и поперек рейда была возведена дамба, не позволявшая ни одному судну проникнуть в гавань, Ла-Рошель, продовольственное снабжение которой полностью прекратилось, испытывала недостаток во всем и поддерживалась лишь энергией, благоразумием и твердостью своего мэра Гитона и примером, который подавали герцогиня де Роган и ее дочь, питавшиеся в продолжение трех месяцев только кониной и восьмушкой хлеба в день на обеих. Но не все имели даже конину и восьмушку хлеба: народ испытывал недостаток во всем. Слабые в протестантской вере открыто роптали. Король, которого уведомляли обо всем, что происходило в городе, разжигал это недовольство, постоянно подавляемое и постоянно возрождавшееся вновь, и обещал выгодные условия капитуляции. Члены окружного суда находились в оппозиции к мэру.
Проходили собрания, на которых вспыхивали бурные ссоры; во время одного из таких собраний дело дошло до рукопашной схватки, и мэр и его сторонники обменялись тумаками с советниками суда.
Спустя несколько дней после этой дикой сцены, вследствие которой сторонники короля были вынуждены искать убежище в королевском лагере, двести или триста мужчин и столько же женщин, не в силах переносить долее страшные лишения, жертвами которых они стали, приняли решение покинуть город и идти просить хлеба у королевской армии. Осажденные, которых это освобождало от стольких ненужных ртов, с радостью открыли им ворота, и все эти люди печальной вереницей двинулась к королевскому лагерю, моляще сложив ладони и взывая к милосердию короля. Однако они взывали к добродетели, которую редко пускал в ход Людовик XIII. Он дал приказ раздеть мужчин донага, а на женщинах оставить одни рубашки, после чего, когда все они оказались в таком виде, солдаты взяли в руки кнуты и погнали несчастных, словно стадо, в сторону города, который они только что покинули и который не пожелал впустить их обратно. Три дня стояли они под стенами города, умирая от холода, умирая от голода, взывая поочередно то к друзьям, то к врагам, пока, наконец, самые несчастные, как это всегда случается, не сжалились над ними: ворота отворились, и беглецам было позволено снова разделять беды тех, кого они покинули.
Какое-то время казалось, что скоро все кончится. Людовик XIII, уставший от этой осады почти так же, как осажденные, однажды вызвал к себе своего герольда Ле Бретона, приказал ему надеть поверх лат его куртку, украшенную геральдическими лилиями, покрыть голову токой, взять в руки жезл и в сопровождении двух трубачей объявить в полагающейся форме требование мэру и всем тем, кто входил в городской совет, сдаться.
Вот это требование мэру:
«Приказываю тебе, Гитон, мэр Ла-Рошели, именем короля, моего господина, моего и твоего единственного высочайшего повелителя, немедленно созвать городское собрание, где всякий мог бы из моих уст услышать то, что я имею объявить от имени Его Величества».
Если бы мэр вышел к воротам города выслушать это требование и созвал бы, согласно содержавшемуся в нем приказу, городской совет, то Ле Бретон должен был бы предстать перед этим советом и зачитать второе требование:
«Приказываю тебе, Гитон, мэр города Ла-Рошель, а также всем городским старшинам, пэрам и вообще всем, участвующим в управлении городом, именем моего господина, моего и вашего единственного повелителя, оставить вашу непокорность, отворить перед ним ваши ворота и немедленно изъявить ему полное повиновение, каковое вы должны оказывать ему как вашему единственному и подлинному повелителю; объявляю вам, что в таком случае он проявит по отношению к вам свою доброту и простит вам ваше преступление, состоящее в вероломстве и бунте; напротив, если вы будете упорствовать в вашей неуступчивости, отказываясь от даров милосердия столь великого государя, я объявляю вам от его имени, что вам уже нечего будет уповать на его жалость и что вы должны будете ожидать от его власти, его оружия и его суда наказания, которое вы заслужили своими проступками, короче, всех тех строгих кар, каким столь великий государь может и должен подвергнуть столь дурных подданных».